Сергей Болдырев - Путь на Индигирку

— Ну, ты меня еще в бабьем обличии не видел, — обиделся Коноваленко.

— Пускай остается, — сказал Андрей. — Баба в самый раз!

— Наверное, так и придется, — сказал я. — Для начала. А там, может, и придут к нам женщины. Так и решим. Ну уж от женских ролей давайте пока не отказываться, а иначе и начинать нечего.

— Начнем, начнем… послышались голоса, — не расходиться же теперь… Раз уж собрались…

Скрипнула дверь, кто-то появился в палатке. В полосу света от углей и горящих поленьев вошла женщина в шубке. Все разговоры сразу стихли.

— Можно к вам?.. — спросила она.

Это была радистка. В зимнем наряде я узнал ее не сразу. На ней была оленья дошка, меховая шапочка и торбаса. Наталья присела рядом с Даниловым, наклонилась к нему, что-то сказала, он снял шапку и виновато покосился на девушку.

— Будь ты неладно к ночи!.. — пробормотал Коноваленко.

— Чего вы? — спросил Гринь, отворачиваясь к старпому.

— Наваждение… — сказал Коноваленко.

— Хлеб у него отбивают… — злорадно заметил Андрей.

Наталья сунула руки в рукава, нахохлилась, чуть иронически оглядела нас.

— Дьявол… — пробормотал Коноваленко.

— Чего вы там нечистую силу поминаете? — спросил Гринь. — Спирту будто сегодня в магазине не давали…

— Со спирту легче было бы… — сказал Коноваленко.

— Сели бы сюда еще ближе к свету, — сказал Гринь, — не так бы боязно было. '

— Не дай бог, — пробормотал Коноваленко.

— Ну вот, — сказал я, пытаясь предотвратить скандал, — первая ласточка… Будешь играть у нас?

— Буду, — Наталья решительно кивнула.

Еще кто-то вошел в палатку, из темноты раздался требовательный возглас:

— Наталья, выдь сюда…

Данилов резко повернулся на этот возглас, Федор явился. Девушка встала и пошла в темноту зала, дверца легко захлопнулась за ней.

Коноваленко пробасил:

— Оно и спокойнее…

Мы молчали. Обидно стало, что так неожиданно лишились первой исполнительницы женских ролей. Один только старпом покряхтывал, покашливал, делал вид, что доволен поворотом событий.

Дверца опять скрипнула. Мягко ступая в валенках по дощатому полу, вошла Наталья, присела на свое место рядом с Даниловым. Будто ничего и не произошло.

Коноваленко крякнул. Ребята оживились, заговорили все разом о будущей постановке. Мне поручили найти пьесу о гражданской войне, желательно с участием Буденного и сражениями, сократить или дописать ее так, чтобы батальные сцены приобрели главенствующее значение.

Слушал я возбужденные разговоры и думал о том, что Кирющенко-то, пожалуй, прав, соскучился народ по человеческому, Кирющенко сказал бы: «По культурно-воспитательной работе». Ну так что? Действительно ведь так: культурно-воспитательная работа. Нечего бояться таких как будто примелькавшихся слов. Только у нас особенная эта работа, не такая, как там, «на материке», в обжитых районах. Надо исподволь, не рубить с плеча, общий язык с людьми найти, не бояться их жаргона, соленых шуток. Получится ли?

Вот тогда-то я и подумал, что нет у меня никакого права уклоняться от драмкружка — умею или не умею. «Работать, работать… — говорил я мысленно, повторяя слова, уже сказанные самому себе во время погрузочных работ в море. — Да! Работать!»

Следующее собрание драмкружка назначили через день, всем хотелось поскорее взяться за дело. Из клуба уходили поздно. Неподалеку от палатки в сумеречной синеве ночи маячила темная фигура. Наталья и вышедший вместе с ней Данилов остановились около меня. Было темно, стояли мы, вглядываясь в лица друг друга.

— Хорошо, что про героическое, — сказала она.

— Да, так и сделаем, — ответил я. — Про то, как Советскую власть отстаивали.

— Как интересно будет и как важно для всех нас, — негромко воскликнула Наталья.

Данилов слушал молча, но мне показалось, что и он разделяет наше волнение.

Подошел тот, что стоял поодаль, худощавая фигура и острые широкие плечи выдавали Федора. Наталья повернулась к нему, и они все трое вместе с Даниловым пошли по улочке.

Через день на очередном собрании драмкружка появилось еще несколько новых парней, как я понял, скорее даже не из любви к драматическому искусству, а движимые простым любопытством. По затону разнеслась весть, что мы ставим пьесу о гражданской войне со стрельбой, Буденным, белогвардейцами и рукопашными схватками. И в самом деле, порывшись в книгах, доставленных «Моссоветом» и пока еще не оприходованных библиотекой, я разыскал несколько подходящих пьес, где были и Буденный, и белогвардейцы, и стрельба. Одна из них — «Хлеб» по повести Алексея Толстого. Пополнение расселось на задних скамьях в пустой темной палатке — электричества мы не зажигали, довольствуясь уютным отсветом, который исходил из раскрытой дверцы печки-бочки. Затаив дыхание, новички слушали наши споры о том, как лучше воспроизвести грохот выстрелов, чтобы напутать зрителей «до потери сознания», и как и из чего сделать в мастерских «настоящий» пулемет, который, будучи направлен в зал, одним видом своим заставил бы зрителей полечь под скамьями или разбежаться… Кружковцы, по профессиям слесари, токари, плотники и все без исключения охотники, начинали выкрикивать предложения и брать на себя безвозмездное изготовление разных деталей огнестрельного оружия и пиротехнических приспособлений. Никогда и нигде до того не встречал я столь горячего и бескорыстного увлечения искусством. И это было моим утешением.

Из нескольких пьес мы выбрали четыре отрывка, которые должны были идти как самостоятельные одноактные постановки с антрактами между ними. Потом принялись за распределение ролей. Наталье дали роль медсестры у красных. Другая женская роль — кулацкой супруги, бабы властной и сластолюбивой — досталась Коноваленко. Распределение мужских ролей вызвало разногласия: все хотели играть красных. Но в конце концов и это затруднение было улажено, я объяснил, что сыграть врага совершенно необходимо, иначе, если не с кем будет сражаться, героизма красных не покажешь. Простая истина, а не сразу становилась понятной и не только неискушенным в проблемах искусства кружковцам, но и некоторым моим редакторам, с которыми мне иной раз приходилось спорить, доказывая, что жизнь сложнее, в ней не только одни светлые и безмятежные тона, и все дело в том, что героя, как принято говорить «отрицательного», надо писать сильным, но осуждая его, а не смакуя, и тем возвеличивая идеалы нашего общества…

Осталось несколько человек, которым ролей не хватило, но уходить из драмкружка они не собирались. Сначала я не знал, как быть, и тут же ругнул себя в душе: а световые эффекты, а шумы, а декорации, афиши, обогрев палатки? Никто не отказался от этих, как все прекрасно понимали, необходимых дел. Гринь сказал, что может «в лучшем виде» воспроизводить орудийную, пулеметную и ружейную пальбу, а также, если потребуется, гром и молнию и доставлять на сцену живых коней для армии Буденного… Как всегда, он увлекался, сцена для коней была слишком мала. Один лишь Данилов, регулярно являвшийся на репетиции и сидевший до самого конца на задней скамейке, не захотел браться ни за какое дело.