Сергей Болдырев - Путь на Индигирку

Ненастным выдался август сорокового года на рейде Индигирки в мелком арктическом море. Всю ночь вцепившийся якорями в песок бара [1] Бар — подводный вал на небольшой глубине, отгораживающий устье реки от моря. рейдовый пароходик «Шквал», на котором мы временно обосновались, швыряло из стороны в сторону. К утру ветер начал стихать. Глухие удары пятки руля о песчаное дно становились все реже и реже. Я поднялся с палубы каюты, где мы разлеглись на ночь на стеганках, и вышел наружу. Космы облаков неслись над самыми волнами, туманя даль. С кормовой палубы «Шквала», на которой я стоял, можно было рукой достать мутный гребень очередного вала, катившегося с носа. И все же ветер больше не срывал с волн пены и не оплетал их сетью ряби.

Мористее нас неподвижно, словно скала, врос в пенистые волны черный корпус большого грузового парохода «Моссовет». На нем мы приплыли сюда из Мурманска по Северному морскому пути. Но принимавшим с «Моссовета» грузы речным судам штормовой ветер сулил аварию, и они ушли ближе к земле, в устье Индигирки. Их совсем не было видно, и только одно их них, колесный плоскодонный пароходик, раскачивалось на волнах почему-то неподалеку от нашего «Шквала».

Перебарывая посвист стихающего ветра, с одиноко качавшегося речного парохода послышалось звонкое восклицание:

— Эй, капитан, любить будешь?

Там на корме, держась за буксирную арку, стояла худенькая девчонка в светлой блузке с короткими рукавами. Удлиненный разрез глаз и широкое переносье изобличали в ней якутку. Сначала я даже не сообразил, кому она крикнула, потом вспомнил, что на мне непривычная морская форма, а на палубе никого, кроме меня, нет. Я смешался и отвернулся, сделал вид, что разглядываю волну у самого борта.

— Не туда смотришь! — крикнула она.

Я невольно поднял глаза. Ветер трепал у колен подол ее платья и спутавшиеся на плечах прядки смоляных волос.

— Давай лодку, приплыву к тебе, — донесся озорной возглас и заливистый смех.

Знала бы она, что жить нам рядом, что мы еще встретимся.

Стекло рулевой рубки надо мной отодвинулось, выглянул сухощавый человек в одной тельняшке, капитан «Шквала» Андерсен. Кивнул мне, сказал:

— Привыкла к мужикам девка. Не обращайте внимания. Заходите, — продолжал он, отворяя дверцу рубки.

Я поднялся по невысокому трапу и вошел в рубку. Приятно было, что капитан «Шквала» не оставляет без внимания меня, только что кончившего институт журналиста, приплывшего в распоряжение Индигирского политотдела. Ну что я для него в своих отутюженных черного сукна брюках и в таком же только темно-синем кителе? Не в пример той девчонке с речного парохода, он прекрасно понимает, что я никогда не видел моря и что морская форма на мне не более, как бутафория. В рубке я увидел висевший на переборке выцветший и потертый его китель, пуговицы совсем потускнели. И в первый раз мне стало стыдно своего шикарного вида, которым я наивно гордился и в поезде, и в Мурманске, и на «Моссовете», где в комфортабельных каютах чувствовать себя моряком было легко и приятно.

Девчонка на речнике обхватила себя за плечи и, спасаясь от холодного ветра, побежала по качающейся звонкой стальной палубе в кормовые каюты.

— Дуреха, — сказал Андерсен. — Лееров на корме там нету, недолго и за борт.

Девчонка благополучно добежала к трапу в каюты.

Капитан наклонился к начищенному медному рожку переговорной трубки и отдал распоряжение приготовиться к отходу.

— Надо у начальника речного пароходства спросить, когда возобновим перевалку грузов с «Моссовета», ветер стихает, — пояснил он распоряжение об отходе. — Как бы капитан «Моссовета» не ушел. Побоится, что забьет льдом проливы, все бросит и уведет пароход. Да и мне, чем раньше, тем лучше обратно на Чукотку, в Певек. Я к вам только на время рейдовых работ, на Индигирке своего морского порта нет и в помине.

Машина ожила, корпус «Шквала» дрогнул. Лебедка потянула цепь якоря., Не дожидаясь, когда вся цепь будет выбрана, пароходик заспешил к «Моссовету» и подошел к его борту с подветренной стороны, качки здесь почти не было. Рулевая рубка рейдового пароходика едва достигала края борта морского великана. Андерсен надел свой потрепанный китель и, кивком пригласив меня, ловко полез по веревочному трапу на высокий борт. Не без опаски и я последовал за ним.

Начальник речного Индигирского пароходства Васильев, с которым собирался говорить Андерсен, и начальник политотдела Кирющенко во время шторма оставались на морском пароходе, приводили в порядок грузовые документы. Это были первые люди с Индигирки, которых я увидел три дня назад. Теперь мы застали их в кают-компании, и ни сидели в глубоких креслах с парусиновыми чехлами и просматривали грузовые документы. Оба они, судя по осунувшимся лицам, не спали ночь, уточняя, что успели перегрузить на речные баржи и что еще, предназначенное для Индигирки, оставалось в трюмах «Моссовета». Начальнику пароходства Васильеву было лет сорок, редковатые его волосы торчали во все стороны, как наэлектризованные. У него было некрасивое, слишком широкое, с грубоватыми чертами лицо. Несмотря на усталость, весело светились живые глаза. Носил он охотничьи с низко отвернутыми голенищами сапоги, что придавало ему несколько экзотический вид. Мое главное начальство Кирющенко был сдержаннее и недоступнее. Китель на нем был помят, рукава наезжали на руки до самых пальцев. Мне он показался человеком простоватым и сейчас чем-то раздраженным. Едва оба они три дня назад появились на «Моссовете», приплыв на речных судах с далекой, не видной отсюда «земли», я почувствовал, что между ними идет внутренний поединок, смысла которого не мог понять. Чего-то они никак не поделят, в чем-то не могут согласиться друг с другом.

— Что будем делать? — спросил Андерсен, обращаясь к Васильеву. — Шторм стихает, надо бы речные суда подтянуть да начать разгрузку, каждый час дорог. Если ветер еще раз поднимется, капитан уведет «Моссовет», рисковать не станет, я давно Рынцина знаю, из поморов, дядька крепкий. Попомните мое слово, без грузов останетесь.

— Прикажи своему радисту вызвать суда из устья Индигирки, — сказал ему Васильев. — Да, пожалуй, ты здесь больше и не нужен, можешь топать на Чукотку в Певек, тоже конец не малый…

— Рано его отпускать, — суховато возразил Кирющенко, — рано, товарищ Васильев. «Шквал» еще может понадобиться.

Светлые глаза Кирющенко, едва заметно щурясь, смотрели строго; обветренные, все в морщинках губы были плотно сомкнуты.