Сергей Болдырев - Путь на Индигирку

— Трудно на пароходе? — поинтересовался я.

— Чужой все, — сказал он, помолчав. — Не знай, как жить; туда пошел — люди говорит: не ходи; сюда пошел — опять не ходи… Как жить, не знай… Федор плохого не говорит. Тоже один, никого у него нету…

Около каюты старпома за нашими спинами послышалась возня, с размаху захлопнулась дверь, кто-то ударил в нее кулаком.

— Что это там? — спросил я.

— Не знай, — сказал Данилов, — Ходить не буду, опять люди скажет: туда не ходи, сюда не ходи… Однако, спать пойду…

Он мягко, бесшумно в своих ичигах зашагал по другому борту.

Я стоял в полосатой от ступенек трапа тени и старался разглядеть, что происходит у старпомовской каюты. В тусклом свете одинокой лампочки, порождая мечущиеся угловатые тени, кто-то дергал ручку запертой двери. Присмотрелся: радистка. Волосы ее растрепались, бились по плечам, она всем корпусом откидывалась назад, но ничего не могла поделать с дверью.

— Откройте, Коноваленко… Откройте… — негромко восклицала она, дергая ручку. — Слышите, людей позову… — Голос ее звенел, как перетянутая, готовая лопнуть, струна.

Радистка прислонилась лбом к двери и бессильно обмякла. Я подошел, отстранил ее плечом и принялся молча дергать ручку двери. Потом собрал всю силу и рванул. Дверь заходила ходуном и, хрястнув, распахнулась. Крючок, которым каюта была заперта изнутри, со звоном отлетел на стальную палубу. В дверях стоял старпом, в глубине каюты у столика с бутылками на диванчике сидел Федор.

— Чего тебе? — угрюмо сказал Коноваленко, глядя на меня воспаленными глазами.

— Уйдите, — сказала Наталья, отстраняя меня и выступая на свет, падавший из каюты. — Зачем вы Федора спаиваете? — спросила она Коноваленко.

Федор поднялся, подошел к двери, выглянул из каюты, отыскивая меня глазами. Наталья попыталась взять его за руку, он с силой отдернул ее.

— Чего этому здесь надо?.. — спросил Федор. — Чего он около тебя крутится?

Наталья загородила меня.

— Не надо, Федя, оставь, Федя, — заговорила она своим тугим звенящим голосом, пытаясь предотвратить драку. — Федя, слышишь?

Коноваленко густым баском заговорил:

— Да ты что, Федя? Ну чего развоевался? Слышь, чего ты?

— Не твое дело, — сказал Федор и попытался ближе подвинуться ко мне.

Старпом сгреб, смял острые плечи парня, приговаривая:

— Да ты постой… Постой, Федя. Да что ты, постой…

Радистка бросилась было к ним, ухватилась за сильную, напрягшуюся руку старпома, но, поняв, что он не собирается бить Федора, отступила. Федор вырывался, изгибаясь всем телом, стремился опрокинуть Коноваленко на себя, ударить его в лицо головой. Но старпом был силен, тяжел и опытен в драке, ни вырваться из его объятий, ни свалить его было нельзя, и парень наконец затих.

— Отпусти, — попросил он.

— Так-то лучше, — сказал Коноваленко, размыкая руки.

Федор поежился, повел плечами. Наталья охватила его руками, думая, наверное, что он собирается опять броситься на меня.

— Силен! — проговорил Федор. — Си-илен ты, Коноваленко.

Он спокойно отстранил девушку, продолжая разминаться.

— Выпить нам с тобой не дали, — сказал старпом. — Провались они пропадом, бабы…

— Ладно, — сказал Федор, — в другой раз…

Он еще раз передернул плечами и шагнул в темноту. Наталья пошла за ним.

Ну вот! Вот они здешние «порядки»! Я поехал на Север искать героев, такова моя профессия. А вот она реальная жизнь в этой реальной обстановке за тысячи километров от обжитых районов страны в конце сорокового года… Что же мне делать? Убеждать себя, что ничего этого нет, не может быть, потому, что мне хочется другой, красивой, героической жизни? А что делать с этой невыдуманной, некрасивой? А ведь надо что-то делать, она сама не станет вдруг иной…

Коноваленко шарил ногой по палубе в поисках вырванного крючка. Наткнулся на меня.

— Ты чего здесь? — спросил он. — В каюту тебя определили?

— Нет еще…

— Чего же ты молчал?! Ну, интеллигенция, ну беда с вами! Идем ко мне, на диванчике ночь переспишь, а там разберемся. — Он нащупал ногой крючок, поднял его. — Вот, брат, какая у нас житуха, видал?

— Видал… — враждебно сказал я.

— Привык я к водке, отец еще приохотил, и отвыкнуть не могу. Как зараза какая…

Мы вошли в каюту. Коноваленко закрыл дверь, попытался приладить крючок на место, выдрал его обратно, бросил на столик и безнадежно махнул рукой. Мы опустились на диванчик. Коноваленко временами покручивал головой, хмыкал и чему-то горько усмехался.

— Принцесса! — пробурчал он. — Выискалась на нашу голову, всем мозги вправляет…

Я понял, что он говорит о радистке.

— Откуда она? — спросил я.

— С Якутска, говорят… Отец ее будто с матерью не поладили. То ли она от него ушла, то ли он, врать не буду, не знаю. Дочка курсы радистов-окончила — и к нам. Вырастили идейную на свою голову. И нам покою нету. Капитану стала указывать… — Коноваленко засмеялся: — О-хо-хо… — И захрипел, давясь кашлем и смехом. — Тот ее с мостика к такой эдакой… Она как зыркнет на него глазами, — веришь, на леера полез прыгать за борт. Ну, ясно дело, под этим самым… — Коноваленко звучно, как по деревяшке, щелкнул себя ногтем по горлу. — «Идите, говорит ему, проспитесь…» Это капитану, понял? Какой он ни есть пьяный, а все же капитан. И что бы ты думал? Ушел! Я его не мог сегодня проводить, не знаю, как штурвал отнял, тебя он не побоялся, а от нее будто от нечистой силы сбежал с мостика и замкнулся в каюте. Сутки не вылазил на белый свет…

Утром мы вошли в устье Индигирки. Водная ширь с ровно катившимися вслед пароходу, отдававшими прозеленью речными валами; прерывистая линия далеких берегов на горизонте; свежий ветер в корму, с моря… Пока я спал в старпомовской каюте, «Шквал» ушел в Певек, а «Индигирка» взяла на буксир две баржи. Рассказывая все это, старпом добавил, что ночью на борт к нам перешел начальник пароходства Васильев.

— Должно, Кирющенко заставил, — сказал старпом, доверительно наклоняясь ко мне. — Он ночью тут Линева драил за историю на рейде… — Коноваленко хмуро помолчал, хмыкнул и продолжал: — А после за меня взялся. Ты спал, ничего не слышал. Зашел он в другую половину каюты, запер за мной дверь и давай совестить. Не нужен ты, говорит, нам в таком виде, уходил бы ты, говорит, поскорее, куда подале. Я ему начал было рассказывать, как штурвал у капитана отнял, отвернул от «Шквала», а он все одно: ты бы не позволял себе водкой баловаться, и капитан бы держался… Вот какую я благодарность заслужил за то, что пароходы спас.

— Прав Кирющенко! Прав! — сказал я с ожесточением. — Видел я вчера вашу «житуху», с меня ее тоже достаточно, шагу без водки не можете. Некем вас тут заменить, вот и терпят вас, а вам еще благодарность какая-то нужна. Да за что благодарить? Как вы вчера Федора споить хотели? За то, что ли?