Сергей Болдырев - Путь на Индигирку

— Поработайте, ребята, каждый за двоих, плачу в двойном размере, — сказал Васильев, — не резон нам здесь задерживаться.

Кирющенко слушал, покачивая головой, невесело усмехался.

— Уж как насчет оплаты — не знаю, — сказал он, — деньги у нас государственные. А поработать придется крепко, товарищи. Потом будем разбираться, как это получилось. Сидеть нам здесь, правильно сказал начальник пароходства, не резон. Того гляди, по реке шуга пойдет, до ледостава в затоне надо быть, иначе всем нам грош цена.

— К утру стронем, — пообещал Луконин, — ребята работают на совесть, какой тут разговор! На ночь сменные бригады надо составить, вона сколько пароходов собралось…

— Сделаем, — сказал Васильев. — А насчет двойной оплаты мое слово твердое, сами знаете, никогда не подводил.

— Знаем… Не обижали… Порядок всегда был… — послышались голоса.

— Да и я тоже с вами поработаю, — воскликнул Васильев и принялся стягивать бушлат, — не привыкать и кули ворочать, и лес валить… Найдется, ребята, пустой мешок на плечи от мусора?

— Найдем, — сказал Луконин.

Кирющенко покачал головой, но сказал только:

— Сплаваю на суда, посмотрю, что там делается.

— Сплавай, — довольно мрачно сказал Васильев и, забрав бушлат под мышку, спустился в трюм. Грузчики последовали за ним.

Кирющенко остановил меня, спросил негромко:

— Где ты был, когда баржи бросали?

— На мостике…

— Зачем? — Кирющенко подождал моего ответа, но я молчал. — Вмешиваться, нарушать единоначалие тебе нельзя и свидетелем быть при сем тоже незачем. Ты не пассажир, не частное лицо. Работник политотдела — вот кто ты есть. — Кирющенко постоял, опустив глаза. — Спрашивать с нас по партийной линии будут строже, чем с Васильева, целый край кормим… А телеграмма твоя… — он невесело усмехнулся. — Баржи на мель посадили, а ты рапортуешь, будто план грузоперевозок перевыполнили…

Он зашагал к борту, у которого ошвартовался катер. Я постоял, глядя ему вслед. Вот почему усмехалась Наталья, читая текст моей радиограммы, как я-то не мог сразу сообразить, какую глупость сочинил? Эх, лучше бы уж ничего не посылал. Одно слово — мальчишество! Ругая себя в душе за легкомыслие, я побрел в трюм. Под мешками тягостное настроение быстро исчезло, осталось одно только ожесточение, как было и в первый раз, желание выстоять в тяжелом труде, не уронить мужского достоинства. В конце концов ведь и я тоже хотя бы психологически принимал участие в «охоте», и расплачиваться надо сообща.

Поздно ночью нас сменила другая бригада во главе с Коноваленко. Баржи дали заметный дифферент на нос, но Луконин не захотел уходить вместе с нами на отдых.

— Присмотреть надо, — сказал он во время пересменки стоявшим под тусклым светом фонаря Васильеву и Коноваленко. — Шел бы ты, Петро, на «Индигирку», кормы барж всплывут — вовремя сдернуть надо…

— Правильно Луконин говорит, — сказал Васильев, — всю жизнь на баржах плавал, понимает толк в этом деле лучше нас с тобой. Иди, Коноваленко, на пароход, готовь машину. Завтра дадим отдых боцману. Так, что ли? — обернулся он к Луконину.

— Та-ак… — протянул Луконин.

— И заработаешь побольше, — сказал Васильев.

Луконин мотнул головой, разбрасывая длинные свившиеся прядки волос.

— Не нужно мне… — негромко, без всякой рисовки сказал он. — Сам баржи бросил в плесе, сам их повытягаю… Вся зима впереди, еще разберемся, когда отдыхать.

— Баржи я бросил... — помолчав, сказал Васильев.

— А кто на штурвале стоял? — сказал Луконин. — Да что считаться, с баржами я управлюсь, иди, Петро… И вы тоже… — сказал он Васильеву.

Васильев постоял, глядя под ноги на елань, присыпанную посеревшей от грязи мукой. Весь китель его был затерт белесыми полосами.

— Ладно! — сказал он решительно. — Пошли, Коноваленко, буксир на пароход надо заводить.

Мы стали подниматься по трапу. Катер у борта баржи ждал нас, там в темноте толпились сменившиеся грузчики, члены команды «Индигирки», виднелись красные светлячки цигарок.

— Отваливай! — крикнул Васильев и перепрыгнул на палубу. Разом стихли разговоры, узнали голос начальника пароходства. Я тоже прыгнул на палубу катера и вмешался в толпу грузчиков, протискиваясь ближе к надстройке, чтобы не свалиться в темноте за борт. Да, «поохотились», долго будет помниться!..

Утром я проснулся в старпомовской каюте, услышал плеск воды от частых ударов плиц и ровную работу машины. Стронули, значит, баржи! Успокоенный, опять заснул. И опять проснулся, когда машина стала работать с перебоями, неравномерно сотрясая переборки каюты. Вскочил, выглянул в иллюминатор, пароход шел близко от крутого берега с опустившейся к воде золотой бахромой лиственниц. Машина то работала, то стопорилась, пароход подваливал к берегу. Там среди деревьев видна была длинная поленница аккуратно уложенных кругляков. Будем брать дрова!

Я быстро оделся, представлялся случай посмотреть вблизи тайгу. Отправился на палубу узнать, долго ли будем стоять. Низкое солнце мягко освещало мохнатые, светлые от порыжевшей хвои деревья. Пароход уткнулся носом в обрыв. Матросы, гулко вызванивая сапогами по стальной палубе, тянули тяжелый ребристый трап, чтобы сбросить его одним концом на сырой песок около склонившихся над водой лиственниц. Ниже по течению стояли у берега баржи. С мостика, тяжело ступая, спускался Коноваленко с оплывшим после бессонной ночи лицом. Мы вместе вошли в каюту и расположились на диванчике во второй ее половине за тонкой переборкой.

— Снял Луконин баржи с мели, — сказал Коноваленко. — Под самое утро… Еле я его с мостика прогнал спать. А сейчас, смотрю, опять на ногах… Одно слово — боцман.

Я спросил, долго ли мы будем грузить дрова. Мне хотелось подольше побродить в тайге, но этого я не сказал, Коноваленко меня не понял бы, а то еще и посмеялся бы или отругал, характер у него был прямой, я в том уже убедился.

— Как грузить?.. — раздумчиво проговорил Коноваленко и обеими широкими ладонями потер лицо. — На мостике ничего, а как сойду — в сон кидает… — заметил он. — И без всякой двойной оплаты братва с прохладцей работать не станет, — продолжал он, отвечая на мой вопрос. — Того гляди, шуга пойдет, никому не охота в плесе зимовать. Два года назад было такое, нахлебались по самую завязку, — он чиркнул ладонью по горлу. — Хватит, наученные стали.

Кто-то появился в первой половине каюты, Коноваленко выглянул в дверцу и вышел туда. Я узнал чуть хрипловатый голос Васильева, говорил он о каких-то ведомостях.

— И ты ему показывал? — спрашивал Васильев.

— А как иначе? Начальник политотдела, как не показать.

— Сказал бы — идите к начальнику пароходства, оплата погрузочных работ — дело администрации. Пусть бы и разговаривал со мной.