Петр Капица - Завтра будет поздно

В эту ночь на Лахтинском вокзале поезд поджидала большая компания гуляк. Все они ринулись к последним вагонам.

Емельянов, боясь, что вся компания вобьется в один вагон и захватит площадку, умышленно растянулся поперек прохода, словно был смертельно пьян.

— Господа! Здесь какая-то пьяная рожа лежит, — предупредил вскочивший на подножку франт в белой манишке и котелке, сдвинутом набекрень. — Занимайте соседний ковчег… тот как будто опрятней.

Гуляки с двух концов стали подниматься в соседний вагон и проходить внутрь. На площадке никого не осталось. Из открытых окон доносились их громкие голоса и смех. Когда поезд тронулся с места и покатил дальше, послышалось нестройное пение:

С вином мы родились, с вином и помрем.

С вином похоронят и с пьяным попом…

— Не нравится мне эта компания, — поднявшись, сказал Емельянов. — Вы тут побудете, а я пойду погляжу.

Он прошел в соседний вагон и, побыв там некоторое время, вернулся.

— Так и знал, — переодетые офицеры, — сообщил он. — Едут куда-то догуливать.

Вскоре на открытой соседней площадке появился упившийся офицерик. В вагоне ему, видно, было душно. Рывком ослабив петлю галстука, он расстегнул ворот рубашки и, ухватившись за поручни, далеко высунулся, подставив голову под струю свежего воздуха.

Придя в себя, переодетый офицерик вдруг решил навести порядок на соседней площадке.

— А там кто сидит на ступеньках? — стараясь перекричать стук колес, спросил он у Емельянова. — Кандидаты на тот свет?

Не слыша ответа, молодой офицерик свесился, стараясь заглянуть в лица сидящих. Емельянов, боясь, что он свалится, строго прикрикнул:

— Не безобразничайте, ваше благородие.. стойте как следует, а то вывалитесь.

Офицер перестал свешиваться, но ему не понравился сердитый окрик рабочего. Опираясь спиной о стенку тамбура, он поднял палец и погрозил:

— Но-но, не очень-то! Скоро мы вас вот так…

Он взял конец галстука и показал, как будут вешать рабочих.

— Понял?

В другое время Емельянов показал бы этому молокососу, как рабочий человек отвечает на угрозы, но сейчас рискованно было с ним связываться.

Когда офицер, покачиваясь, ушел в вагон, Николай Александрович обеспокоился:

— Сейчас вернется с кем-нибудь и начнут задирать. На остановке надо будет сойти.

В Раздельной вдруг вся лахтинская компания высыпала из вагона. Оказывается, где-то здесь неподалеку размещался женский «батальон смерти». Офицеры, захватив из ресторана закуски и выпивку, прикатили к воинственным девицам прощаться с белыми ночами.

Дальше поезд потащился без этой шумной компании. Но Емельянов был настороже: он стал спиной к своим спутникам и приготовился дать отпор каждому, кто выйдет на площадку и вздумает поинтересоваться пассажирами на подножке.

Зиновьев сидел беспокойно, то и дело озирался, а «Николай», прислонясь головой к поручню, глядел на бегущую землю и вдыхал запахи сосен, морских дюн.

— Сейчас будет Разлив. Слезайте со своей стороны, — предложил Емельянов.

Спрыгнув на испачканную мазутом землю, они пошли к озеру. Ноги утопали в желтом сыпучем песке.

По пути Емельянов объяснил, что первое время гостям придется ютиться на сеновале, а потом он переправит их на покосы.

— Как зовут вашу жену? — спросил Владимир Ильич.

— Кондратьевной, — ответил Емельянов. — Она у меня тоже партийная.

— Это хорошо. Но на всякий случай предупредите, чтобы о нас — никому ни слова. Даже если будут говорить гадости про меня — пусть не заступается.

— Скажу, но она и без меня знает. Пережила многое, привыкла язык за зубами держать.

Надежда Кондратьевна не спала, поджидая ночных гостей. Встретила она их приветливо:

— Прошу поужинать… а может, верней-то будет — позавтракать. Скоро светать начнет.

— Спасибо, мы ужинали, — поблагодарил ее Владимир Ильич. — А вот от горячего чая не отказались бы. Продуло на подножке.

— Только у нас с сахарком плоховато, — предупредила Надежда Кондратьевна. — Вприкуску придется.

— А мы сахар захватили, — сказал Владимир Ильич и передал объемистый сверток, полученный от Аллилуевых.

В свертке кроме кускового сахара оказались пряники, галеты, банка консервов и два кулечка с крупой.

Усадив гостей за накрытый стол, хозяйка ушла к плите, где тонко попискивал большой чайник.

Сарай, обжитый Емельяновыми, походил на просторную кухню, стены которой были оклеены дешевыми обоями. В дальнем углу виднелись широкая кровать и детская люлька.

Емельяновские мальчишки, спавшие на сеновале, услышав незнакомые голоса, стали один за другим спускаться по узкой лесенке вниз и выстраиваться вдоль стены.

— Сколько же их у вас? — спросил Зиновьев.

— Семь ртов, — ответил Николай Александрович. — Рабочий человек только ребятишками и богат.

— Что же нам не сказали, что у вас столько детей?

— Видно, не знали. Но вы не огорчайтесь. Они вам не помешают, ребята послушные, — стал уверять хозяин.

Владимир Ильич с укоризной взглянул на Зиновьева и пригласил мальчишек к столу.

— Ну, друзья, давайте знакомиться, — сказал он. — Тебя как зовут?

— Лева, — ответил малыш. — А это мой братик Толя, Пожимая парнишкам, руку, Владимир Ильич спрашивал имена и, стараясь запомнить их, повторял:

— Николай, Сергей, Александр… значит, самый маленький Лева?

— Нет, самый махонький — Гоша, он еще в люльке качается, — поправил хозяин.

— А седьмой куда пропал? — поинтересовался Ильич.

— Седьмого Кондратием зовут. От рук он у нас отбился: в анархисты записался. Теперь по ночам колобродив, — пожаловался Николай Александрович.

— Как же так, у родителей-марксистов… сын анархист?

— В коммерческое училище его отдали, думали, человеком будет, а там парням голову задурили. Какие-то «безначальцы» объявились, на сборища свои заманивают.

— Хм, это не очень приятно. А он не проговорится… не скажет, что мы у вас остановились?

— Нет, такое не позволит… все же он мой сын, — уверенно сказал Емельянов. — Ребята у нас приучены, знают: если с отцом беда приключится, то и им плохо будет. Только вот Кондратий шалый. Поговорили бы вы с ним, Владимир… то бишь, простите, Николай, может, вас послушается.

— Хорошо, попробую. Обязательно познакомьте меня с ним. Только прошу не забывать моего нового имени.

Малыши, получив по прянику, вновь убрались на сеновал, а старшие ребята — Александр и Сергей, — попив с гостями чаю, стали помогать матери мыть посуду и убирать со стола.

Уже начало светать. Где-то у соседей пропел петух. Хозяин предложил гостям свою кровать, но те предпочли спать на сеновале.

Улегшись на сухое прошлогоднее сено, источавшее едва уловимый запах осоки и мяты, Зиновьев недовольно сказал: