Петр Капица - Завтра будет поздно

Надежда Константиновна съездила в Разлив к Емельяновым и спросила: не смогут ли они добыть ей пропуск в Финляндию?

Жителям Сестрорецка, не работавшим на заводе, пропуска выдавал волостной староста. Емельянова сходила к жене старосты и попросила, чтобы та помогла ей выправить пропуск тетке Агафье Атамановой, живущей в Райволе.

— Сама бы похлопотала, да некогда. Семеро ребятишек, едва по дому управляюсь.

Старостиха взялась помочь и велела принести две фотографии.

Надежда Константиновна оделась по-деревенски, повязала голову платком и так сфотографировалась. Потом она уехала в Петроград готовиться в дорогу.

Через два дня пропуск был получен. Надежда Константиновна приехала в Разлив с дорожной сумкой. Вытащив из нее деньги, завернутые в платок, она достала три двадцатипятирублевые бумажки и протянула их Емельянову.

— Возьмите, пожалуйста, у нас не было денег, теперь я получила…

— За что мне их? — удивился Николай Александрович.

— Ильич у вас так долго жил, питался, — начала было Надежда Константиновна. Но Емельянов перебил ее:

— Он у меня гостем был… товарищи ему еду привозили. Что вы, как можно, не возьму.

Емельяновы пошли провожать Крупскую. Они повели ее через дюны на станцию Олилла. Там купили билет в вагон третьего класса и посадили в поезд.

В душном и тряском вагоне Надежда Константиновна доехала до Гельсингфорса.

В столице Финляндии, никого не расспрашивая, она ходила по улицам до тех пор, пока не нашла домик Блумквистов.

Владимир Ильич очень обрадовался приезду жены. Он не знал, куда ее посадить. Глаза Ильича сияли почти так же, как девятнадцать лет назад в селе Шушенском, когда она невестой вместе с матерью приехала к нему в ссылку,

— Проголодалась? — спросил Ильич.

— Очень, — призналась она. — Правда, мне на дорогу достали баночку паюсной икры, но я знаю, как ты ее любишь, — не тронула.

— Тогда мы сейчас устроим пир!

Взяв икру, Владимир Ильич отнес ее хозяйке на кухню и попросил открыть к обеду.

Эмилия не поняла, что он сказал. Ей не доводилось прежде пробовать паюсную икру. Решив, что в банке вакса, она достала сапожную щетку, сняла с икры крышку и все принесла жильцу.

Владимир Ильич в комическом ужасе схватился за голову. Он жестами объяснил, что в баночке не сапожная вакса, а лакомство, изысканная еда. А когда Эмилия поняла его и, смущенно улыбаясь, вытащила из буфета две ложечки для варенья, он принялся так заразительно хохотать, что рассмеялась и Надежда Константиновна.

Питерские дела радовали. Большинство арестованных товарищей уже было на свободе. Центральный Комитет собирался почти в полном составе. Правда, еще не открыто, а на конспиративных квартирах, но действовал и руководил борьбой.

Надежда Константиновна с обычной своей усмешкой рассказала, как в горячке событий руководители Петроградского исполкома оказались за бортом:

— Им выразили вотум недоверия, и… прошла наша резолюция. Эсеров и меньшевиков полно, а победили большевики! Скандал. Чтобы исправить положение, меньшевики выпустили на трибуну Церетели. Ты представляешь, какую тот может подпустить слезу, с демагогией расписывая страдания Чхеидзе в царской тюрьме? Под конец, чтобы пристыдить депутатов, Церетели призвал: «Пусть тот, кто не доверяет убеленному сединами каторги товарищу Чхеидзе, поднимется и стоя проголосует против него!» Расчет был верным. Таких, конечно, не оказалось. Тогда меньшевики закричали: «Надо переголосовать поименно». Наши особенно не возражали, только заметили, что большевиков тюрьмой не удивишь: многие сидели больше Чхеидзе и каторжными сединами не хвастаются. Поименное голосование, когда каждый вставал и переходил на ту или иную сторону, ничего не изменило: три четверти присутствующих выразили недоверие. Оскорбленный Чхеидзе и члены президиума демонстративно покинули зал. В новый состав президиума попали те, кто был настроен по-большевистски.

— Эта новость первостепенной важности, — отметил Ильич. — Теперь мы вновь можем требовать всей власти Советам.

Два дня, которые провела Надежда Константиновна в Гельсингфорсе, пролетели незаметно. Дела требовали возвращения в Питер. Владимир Ильич надавал ей столько поручений, что она не знала, сумеет ли выполнить их.

Прощаясь, он взял с нее слово, что недельки через две она опять приедет.

Ильич собрался проводить Надежду Константиновну до вокзала, но она воспротивилась:

— К чему? Нарушишь только конспирацию.

Но Владимир Ильич все же дошел с нею до углового дома улицы, а там они расстались как незнакомые.

Вторично собравшись к Ильичу, Надежда Константиновна решила не заезжать к Емельяновым. Зачем отрывать людей от повседневных дел? Ведь нелегко сейчас прокормить семерых ребят.

Она хорошо запомнила путь, по которому они шли первый раз. Перейдя без препятствий границу, лесом направилась к станции.

В смешанном лесу осень ощущалась острей: все березы уже позолотило, а сосны шелестели листвой, словно объятые бездымным пламенем. Рдела рябина, и чернели ягоды шикши и вороньего глаза. От палого листа земля пестрела.

Боясь сбиться с тропы, Надежда Константиновна вышла на открытое место и пошла вдоль желтевших дюн. Здесь пахло морскими водорослями. Ноги утопали в песке.

Темнота надвигалась быстрей, чем в прошлый раз. Боясь опоздать, Надежда Константиновна ускорила шаг. К станции она подошла запыхавшейся, с трудом переводила дыхание.

На перроне собралось много солдат и матросов. Как только подошел поезд, они, толпясь, ринулись к вагонам. Надежда Константиновна чуть ли не последней пришла в вагон. Сидячих мест не оказалось, и ей пришлось стоять.

Как только поезд тронулся, в вагоне начались громкие разговоры. Казалось, едут не пассажиры, а любители митинговать. О чем только здесь не говорили солдаты и матросы. Всем был ненавистен Керенский, обещавший одно, а делавший другое.

— Махорки не стало. Пайку хлеба урезали. Овсом кормят. Сам бы попробовал воевать на пустое брюхо!

— А за что воевать? — спрашивал молодой солдат. — За то, что моего батьку и деда каратели избили? Не смей помещичью землю трогать! Жрать-то что будем? Коней в деревне не осталось…

— Не один Керенский шкодит. Всю шайку-лейку пора шугануть.

— И Корнилов еще себя покажет, — уверял рябоватый матрос. — Ему место в тюрьме, а он в гимназии живет, которую его же Текинский полк охраняет.

— Верно, — поддержал его другой матрос. — Он там себе новую армию соберет.

— Черного кобеля не отмоешь добела.

— Чего большевики ждут? Почему власти не берут? — кипятясь, спрашивал рыжеватый пехотинец. — Народ же за них!

— Говорят, погодить надо. Синтуация не назрела, — вставил бородач из ополчения.