Григорий Боровиков - В хвойном море [Рассказы]

Сто сорок суток шла кровопролитная битва за курган. Большой город, видимый с его вершины, лежал в развалинах и дымился, черной пеленой застилая небо, в котором вороньем кружились вражеские самолеты. Огненным шквалом низвергался на защитников кургана раскаленный металл. Взрывы встряхивали землю, где давно уже не осталось ни живого кустика, ни былинки, где все было взрыто, переворочено и перемолото, где люди заживо сгорали, умирали от ран, но не сдавались и не отступали.

Прошли годы… Город возродился. И курган по-прежнему высится над степным простором, над городом, припавшим к свежим струям Волги.

С какой бы стороны ни приближался путник к кургану, издалека видна на вершине его четкая на фоне неба, изваянная из бронзы женщина. Одна рука ее воздета к небу и как бы зовет вперед, а другая, с обнаженным мечом, занесена для удара.

Прежде чем приблизиться к этой бронзовой женщине, надо подняться со стороны Волги по гранитным ступеням, мимо остатков стены, выросшей из земли, с наскоро выцарапанными словами «Стоять насмерть», мимо мощной фигуры бойца, обнаженного по пояс и напряженно ждущего встречи с врагом, мимо скульптуры матери, скорбящей над павшим в бою сыном.

Тишину братских могил, место вечного упокоения семи тысяч двухсот погибших, охраняют, точно часовые, пирамидальные тополя, отражаясь в стеклянно-гладкой воде бассейна, со дна которого смотрят белые облака опрокинутого высокого неба…

Над курганом небесная голубизна и тишина. Птицы поют в молодой роще, посаженной на склонах. Ярко горит зелень газонов и брызгами крови пылают цветы.

Нескончаем поток паломников к священной земле. Щепотки этой земли бережно развозятся по всему миру.

6

По каменным ступеням широкой лестницы, что ведет на вершину кургана, поднимались люди. Медлительное молчаливое шествие как бы напоминало о том, что в святом месте суетливость непростительна.

В пестрой движущейся толпе шагал по ступеням Кузьма с сыном. Время от времени он останавливался у символических руин, у скульптур, у ярких цветов, и стоял в раздумье минуту, другую с поникшей головой. Боясь потревожить строгую печаль отца, Митя стоял тоже неподвижно, чувствуя, как невольно поддается незнакомому прежде настроению слитности с чем-то незримым, но очень значительным. И с каждой минутой, с каждым шагом это чувство завладевало им с новой силой.

В зале Пантеона, в руке из гранита, горел вечный факел. Голубоватое пламя, колеблемое токами воздуха, освещало мраморные стены с золотыми буквами. Тысячи и тысячи имен погибших врублены в мрамор. Лилась скорбная музыка…

Звуки печали то чуть слышались, прозрачно-грустные, то мощно и возвышенно рокотали под каменным потолком, сотрясая воздух, то переходили в тоску, пронзающую сердце. Припав к стене головой, стоял, опираясь на костыль, одноногий мужчина. Закрыв лицо рукой, он плакал, и сильные плечи его вздрагивали.

— Это не турист, — тихо сказал Кузьма сыну прерывающимся голосом. — Это паломник… участник…

Кузьма тоже плакал. По морщинистым обветренным щекам скатывались слезы. Он не стыдился их и не вытирал.

Обойдя все памятники, они остановились на склоне кургана, откуда виднелся город и позади него серо-синеватая Волга, за ней узкая каемка прибрежного леса, серебристые мачты электролинии, а дальше в желтоватом тумане тонула ровная степь.

Под молодым тополем была теплая жиденькая тень, и отец с сыном укрылись в ней от солнца.

— Деревья посадили, цветы, — задумчиво произнес Кузьма. — Тут только полынь росла, житняк да верблюжья колючка… Окопы были, блиндажи… теперь все засыпано, выровнено, украшено… Но я помню каждую морщину на этом кургане… чувствую телом каждый бугорок, хранивший меня от смерти… Помню каждый час каждого дня. А дней было немало…

Он замолчал. Было тихо. Только доносилось шарканье ног да воробьиная стайка с веселым чириканьем перелетала с дерева на дерево. С реки донесло гудок парохода. Митя увидел отца другими глазами. На отмякшем и подобревшем лице странным блеском горели глаза. Такой взгляд бывает у людей, прикоснувшихся к чему-то заветному, не всем доступному и потому дорогому. Во взгляде отца, в повороте головы, в каждом движении сухого тела была сила и твердая решимость. Казалось скажи ему, что надо сейчас снова тут лечь с автоматом в руках, и он ляжет.

— Папа, расскажи, как тут все было.

7

Командир привел их ночью, и они заняли окопы, где еще днем находились другие бойцы, теперь убитые или раненные. Окопы были вырыты на скате, а ниже, там, где подошва кургана переходила в равнину, находились немцы. Оттуда летели мины, пули и били из пушек танки. На вершине кургана стояли два огромных бетонных цилиндра водопроводных фильтров, а между ними примостилось русское зенитное орудие, время от времени стрелявшее по немецким самолетам.

Кузьма стоял на коленях в неглубоком узком окопе, постреливал в сторону противника. Ожидалась вражеская атака, но прежде должна быть артиллерийская «обработка». Об этом думалось Кузьме недолго и спокойно. Очень донимал запах гари. Горел город, горела сухая трава, горела земля. Едкий горький воздух царапал горло, вызывал чиханье, выжимал слезы.

Пролетели вражеские бомбардировщики.

«В тыл, — подумал Кузьма, провожая их взглядом. — У нас меньше самолетов, меньше танков… Но погодите!»

Впереди взорвалась мина, разбрызгала веером глину. Кузьма успел упасть на дно окопа, услышал, как над головой зашлепали о бруствер осколки, посыпались на него комья земли, песок. Он сел, согнувшись, стараясь сделать свое тело как можно меньше, ждал, что следующая мина попадет в него. Но взрывы слышались где-то дальше, в глубине обороны.

Все чаще гремели орудия. Звуки выстрелов были протяжные, густые, сотрясающие воздух. Снаряды рвались коротко, тяжелым ударом встряхивали землю.

Все было как всегда: минут двадцать, а то и больше, немцы вели артподготовку перед атакой. Когда артиллерия прекратила стрельбу, на курган поползли танки. Тяжелые машины двигались не спеша, шаря дулами пушек и постреливая. За танками бежали, пригибаясь, немецкие автоматчики. Обороняющиеся били по танкам из бронебойных ружей и орудий.

Один из танков приближался к Кузьме. Он вырастал на фоне неба тяжелой грохочущей махиной. Кузьма схватил холодную бутылку, молниеносно швырнул на стальную броню. Кузьма успел увидеть растекшееся пламя и опять упал на дно окопа за второй бутылкой.

И тут случилось то, о чем Кузьма слыхал, но сам не видел… Танк загрохотал над ним. Гусеницы грызли края окопа, заживо хороня Кузьму. Сознание обожгла мысль о гибели. Еще секунда, две… и гусеницы перемелют его хрупкое тело и завалят землей… Он, холодея, закрыл глаза и почувствовал тошноту.