Григорий Боровиков - В хвойном море [Рассказы]

И опять потянулось время, и опять метался след по склонам, овражкам, чапыжнику. Умаялся Киря, а изловчиться для стрельбы не может… Но вот расстояние до волка стало в меру выстрела, и виден он весь ничем не загороженный и бежит не шибко, а так, впритруску. Киря крикнул. Волк остановился, подняв голову и поворачиваясь на крик. Этого хватило Кире. Он прицелился под левую лопатку и, затаив дыхание, выстрелил. Волк осел задом, потом рванулся, прыгнул и повалился на бок. Он был еще жив, когда Киря подкатился поближе, лязгал зубами, смотрел на человека злыми и страдающими желтовато-зелеными глазами, пытался прыгнуть, но всякий раз падал в окровавленный снег. Киря не мог без жалости смотреть на мучения зверя, прицелился в лоб между глаз и спустил курок.

Волк был старый. Один клык у него сломан, а другой затупился. Киря оттащил тушу под сосну, сел на корточки, привалясь к стволу спиной, снял шапку. От головы его повалил пар.

Настали сумерки. При свете костра Киря снимал волчью шкуру.

— Попался, вонючий разбойник! — выговаривал он хищнику миролюбиво. — У нас тут вашего брата нет, перевели. Откуда ты забрел, старик? Тоже несладко и тебе приходилось. Волчицы от тебя отшатнулись: стар для них, в стае стал лишний. Вот и жил бродягой, один добывал пропитание. Стаей-то лося догнали бы и порешили. А один ты не смог: стар, да и одна лапа когда-то сломана была, видно, в капкане побывал.

Разговаривать самому с собой или с животными и зверями у егеря стало привычкой с тех пор, как он остался один на кордоне. Поживи-ка месяцами молча! Сейчас разговор с мертвым волком веселил его, подымал в своем мнении: все-таки спас лося.

Сняв шкуру и свернув так, чтобы удобно было нести, Киря вытер руки снегом, закурил. Теперь он почувствовал страшную усталость во всем теле и голод. В кармане у него была краюха хлеба и луковица — обычная закуска, которую он брал, отправляясь в обход. Вкус обветревшего хлеба и сочная луковая горечь возбуждали еще больший голод, и он жевал самозабвенно, ощущая, как в теле растворяется что-то бодрящее.

Пламя играло в костре, от него шло тепло и запах дыма. И ночной лес был Кире уютен и понятен, как была понятна в этот день жизнь.

В пятницу вечером приехали из города охотники: трое мужчин, бывавших тут прежде, и незнакомая женщина. Показали бумагу — разрешено убить одного лося.

— Веди, Кирилл!

— Поведу… только… — Егерь запнулся, глядя на женщину в штанах. «Зачем ее-то принесло? Обед сготовить или еще что?»

Охотники догадались, о чем он думает, и самый почтенный, рыхлеющий уже Лавр Петрович улыбнулся:

— Не бойся, она не испортит охоту, она опытная. Зарема, покажи ему билет.

Женщина ответно улыбнулась Лавру Петровичу, вынула из нагрудного кармана куртки охотничий билет. Киря развернул книжечку, прочитал: верно, охотница. Зарема приняла билет, глядя в лицо Кире. Он смутился: «Красивенькая баба и вся ладная, а глаза неверные, завлекательные… Имя какое-то чудное».

Поужинав, охотники легли спать на топчанах с соломенными тюфяками. Женщине Киря уступил свою кровать за дощатой перегородкой, а сам забрался на полати.

Рано утром, еще до свету, охотники повскакали и перед тем, как пойти в лес, решили закусить, вынули из рюкзаков водку, колбасу, консервы, выпили по стакану. И Зарема выпила немного. Угощали Кирю, но он отказался:

— Не люблю я водку, а перед делом тем более.

Его не неволили. Поел он только городских закусок.

Пока охотники собирались, засовывая за пазуху свертки с бутербродами, опоясывались патронташами, доставали из чехлов ружья, надевали белые халаты, Киря заглянул в конюшню, подложил в колоду сена и налил теплой воды, погладил лошадь по шее, потом вынес из сарая четыре пары широких и коротких лыж. Пальма визжала, металась по двору, кидала лапы на колени Кире, мешалась под ногами.

— Ишь, почуяла охоту. Не возьму тебя, и не просись, — сердито говорил Киря. — Нельзя тебе, тяжело, щенят повредишь.

Он завел собаку в избу, оставил ей еды и питья, выйдя со двора, запер за собой ворота.

Киря вел охотников к озеру, где, по его предположениям, должен был обитать спасенный им старый лось. Знал он, что лоси живут оседло и редко покидают облюбованное место, если достаточно корма.

Когда меж деревьев всплыло над землей оранжевое солнце и на снег лег тревожный брусничный свет, охотники были уже далеко от кордона в глухом лесу. Шли молча. Стали попадаться лосиные тропы. Проходя мимо стога сена, спугнули рогача с лосихой, и один из охотников сорвал с плеча ружье. Куря грубо остановил его:

— Нельзя! У вас в бумаге что написано? А? Отстрелять быка не моложе шести лет. А этот трехлеток да со стельной коровой ходит.

Пристыженный охотник повесил ружье на плечо, но Киря долго еще не мог успокоиться и ворчливо поучал:

— У кормушки-то пара пустяков взять животное. А то еще у проруби. Устройся в засаде и жди, как придут покормиться или на водопой, бей из засады в упор, не промахнешься…

Дошли до озера. Киря остановился на том месте, где он оборвал жизнь волка. Кровь на снегу пожелтела, клочья шерсти смерзлись.

— Что это? — спросила женщина.

— Волка взял я тут, — равнодушно ответил егерь и пошел, внимательно вглядываясь в следы.

Наконец привел куда надо.

— Значит, так… — начал он объяснять тихо. — Один пойдет со мной в загон, а троих я поставлю на номера.

Идти в загон никому не хотелось, каждому лестно было стрелять.

— Что уж пререкаться-то, — с осуждением вполголоса произнес Киря. — Жребий все решит.

Сняв шапку, он положил в нее три спички с обломанными головками и одну целую, перетряхнул.

Охотники вынули спички. Идти в загон досталось самому молодому, черноусенькому Виктору.

Привычно развел Киря стрелков по местам, называемым «номерами», наказал укрыться за кустами, не шуметь, не сходить с места без его команды.

— Гнать будем с той стороны, — он показал на редкий осинник. — Будет удача — завалите быка, не будет— никто не виноват.

Сам Киря не особенно надеялся на удачу. Каждую зиму приезжают охотники, а никогда еще не бывало, чтобы убили разрешенное число лосей. Если бы было позволено бить любого и где попало, тогда другое дело. А выследи-ка старого быка да возьми его на свободе. Тут уж как повезет.

С Виктором перешли озеро и осторожно скользнули на лыжах по сухому накатистому снегу. Киря выбирал путь по приметам, известным одному ему, и Виктор не раз шептал в спину:

— Долго еще мы будем петлять?

Киря оборачивался на ходу, бросал:

— Не знаю.

И опять скользил неторопко, но споро.

Прошло немало времени, позади остались ельники, березняки, сосняки, кулиги смешанного леса, овраги и поляны. У Кири заныла больная нога, он остановился, морщась от боли, выдохнул: