Григорий Боровиков - В хвойном море [Рассказы]

С утра в воскресенье охотники побродили вблизи кордона, застрелили трех зайцев. Егерь записал им в путевку и лося и зайцев и отвез их с добычей на железнодорожную станцию. Домой вернулся к обеду, разогрел остатки вчерашней печенки и картошку, стал поднимать самовар и почувствовал резкую боль в пояснице, едва не обварил себя кипятком.

Сидел скрючившись на полу, постанывал, жаловался Пальме, тревожно смотревшей на хозяина печальными рыжими глазами:

— Прострел.

Превозмогая боль, согнувшись, добрался до стола, кое-как поел без всякого удовольствия и лег на постель, приложил к пояснице бутылку с горячей водой.

Болезнь эта случалась с Кирей и прежде и проходила от лечения теплом. Бывало, Катя, жена, истопит баню, сведет его, нахлещет распаренным в квасе веником, натрет нашатырным спиртом, и, глядишь, через день он здоров.

Бутылка приятно угревала спину, понемногу успокаивала боль, и по всему телу тихо разливалась нежащая лень. И мысли Кири медленно плелись в нехитрый узор. Вспоминалось прошлое. Настоящее, повседневное было просто, как необходимость, которую не обойдешь пешком и не объедешь на лошади. А думать о прошлом он любил.

На то, что минуло, Киря не был в обиде, и оно оживало ярко, выпукло. Настоящей свою жизнь он считал с той весны, когда воротился с войны. Был он видным парнем, работящим, смирным, что в родной деревне ценилось высоко. Сельская жизнь в ту пору была трудной, деревня за войну отощала, кормилась скудно. Перед войной Киря не успел стать ни трактористом, ни шофером, а одни только руки его, без головы, стоили недорого. Ему же мечталось обзавестись семьей, окунуться в новую жизнь.

Подвернулось место егеря в лесных угодьях, отданных областному обществу охотников, и Киря оказался в лесу с женой, восемнадцатилетней Катей, хлебнувшей нужды и лиха, по ее выражению, «выше ноздрей». Зажили вдвоем на кордоне хорошо, свободно, сами себе хозяева. Огород развели, сад фруктовый посадили, корову завели, повеселели. И жизнь ласково манила все к лучшему. Все дни и ночи были вместе, только и слышалось молодое, игривое: «Киря!..» — «Катя…».

Когда родился сын, на сердце Кире пала дума: вырастить себе на смену егеря. Любил он лес ранней весной, когда прилетали птицы и неумолчно пели, щелкали и свистели в распускающейся листве, призывно крякали утки и гоготали гуси на озерах и болотах. В летний зной лес наполнялся запахом хвои и грибов. Любо было Кире косить на полянах пеструю в разноцветье траву, а потом сгребать духмяное сено. Осенью лес оголялся и становился прозрачным, как бы редел и раскрашивался в такие дикие цвета, что рябило в глазах. После первых ночных заморозков копали картошку, рубили капусту, готовили запасы к зиме-прибирухе.

Охотники начинали приезжать в конце августа. Киря разводил их в шалашики, устроенные им в зарослях тальника и куги по болотинам. Пальба напоминала егерю военные фронтовые дни. Охотники ненадолго вносили в тихую жизнь кордона веселую суету. И прибыль небольшая была от них: покупали овощи, молоко.

Забыла про нужду Катя, расцвела красотой, о какой Киря и не мог подозревать, когда женился. Сама плотная такая, верткая, глаза так и стригут все, румяный загар на лице пылает, язык никак не уймется, все говорит, говорит, да вперемежку со смехом. Доволен был женой Киря — больше некуда.

Пришла пора сына в школу отдавать. Жаль было родителям расставаться с любимцем, да ничего не поделаешь— время такое, что должен каждый образование получить, без этого нет в жизни ходу. Устроили сына в селе у родственников и опять вдвоем остались. Жизнь проходила в каждодневной работе и была наполнена разумным движением к простой и ясной цели. Тогда Киря этого не замечал, а теперь, в одиночестве, не только понял, но и считал ту пору счастливой. Мечты прошлого ожили и причиняли душевную боль, возвращая его в те дорогие дни.

Сына видели редко, когда отвозили ему продукты или в каникулы. Приезд сына был для родителей самым большим праздником. Катя закармливала его лакомой едой, а Киря таскал с собой по лесу, показывал лосей, косуль, озера, поросшие осокой, из которой с пугливым кряканьем вылетали утки, учил различать следы зверей на земле, угадывать по голосам птиц. Мальчик делал вид, что все это ему интересно, но отцовское чутье улавливало иное: сын выслушивает по обязанности, а в сердце у него не вспыхивает ожидаемой отцом искры.

Побыв недолго дома, мальчик начинал скучать, с тоской говорил о том, что его товарищи сейчас в пионерском лагере, где много развлечений, игр, походов, кино. Ясно стало: ему нужны товарищи, у него начиналась своя жизнь. И повелось так, что сын все реже стал бывать дома даже в каникулы.

Незаметно таяли годы. Сына после сельской школы пришлось устраивать в городскую. Город сделал то, чего не смог сделать Киря со своей отцовской любовью: юноша душой прирос к другой, незнакомой егерю жизни.

Став взрослым, сын иногда приезжал в гости с женой. Его рассказы о работе на заводе не возбуждали интереса у Кири, а сына не занимали егерские дела. Серьезного, задушевного разговора не получалось, толковали о разном, казавшемся Кире пустяковым, далеким от души.

Дождался Киря внука. Катя чуть не на всю зиму уехала в город помогать снохе, а летом привезла внука. В душе Кири запело что-то молодое, он увидел себя в новом существе, радовался и печалился одновременно, потому что в народившемся человеке было продолжение его жизни и уже начавшийся исход из нее. Внук стал ему самым дорогим из всех родных, и хотелось сказать ему что-то напутственное на все его годы…

В этом месте кончались светлые воспоминания — и начинались горестные. И как он ни пытался освободиться от них, злая память цепко держала всё до мелочей и терзала душу.

Когда уехал сын с женой и внуком, стал Киря замечать за женой неладное. Делает, делает она что-нибудь и вдруг замрет, смотрит неподвижно в одну точку туманными глазами, пока он не окликнет ее:

— Катя, ты что это?

Встрепенется пугливо, как будто захваченная врасплох на плохом деле, потом ответит:

— Так, ничего.

— Может, надоело тебе жить в захолустье, скучно стало?

— Что ты! Тут хорошо, тихо.

Успокаивался Киря таким ответом, не донимал расспросами.

Осенью опять поехала Катя к сыну, повезла домашнего варенья, грибов сушеных, яблок ядреных, лежких — в зиму. Через две недели вернулась, и не узнал ее Киря: с лица спала, грустная и молчаливая сделалась. Только заикнулся, что, мол, такое с ней, а она — в слезы. Поплакала досыта, потом заговорила тихо, но твердо. Выслушал Киря и качнулся, вот-вот упадет. Сел на скамью, голову в руки уронил и просидел так-то не один час. Еще бы, наверное, сидел, да услышал голос Кати: