Григорий Боровиков - В хвойном море [Рассказы]

— Выкарабкался, — говорил он самому себе. — Плохо человеку одному, ох как плохо! И зачем такая одинокая служба? — Подумав над этим вопросом, он стал мечтать: — Все бы люди враз стали оберегателями природы, ничего бы самовольно не трогали. Захотел, скажем, на зверя или на птицу поохотиться — уплати денежки, получи разрешение и убей то, что позволено и сколько позволено, не больше. Честно, значит. И не нужны будут егеря, лесники, рыбные инспектора. Вот тогда я уехал бы отсюда к людям… А может, сейчас бросить все и переселиться?.. Нет, все это пустой бред, никуда мне уж не уехать: как тут без меня лес останется? Перебьют все живое.

Наговорившись, Киря сытно поел, хорошо выспался и утром встал с ощущением легкости в теле. Выйдя на крыльцо, он зажмурился от рези в глазах, приложил ко лбу ладонь козырьком, открыл глаза. Чистый, необыкновенной белизны снег искрился на солнце. Широкие ноздри Кири раздувались, дышалось свежо, и его пьянило.

— Весной пахнет.

После завтрака он оделся в полушубок, нахлобучил шапку, положил в карман краюху черствого хлеба, луковицу, закинул за спину двустволку и заскользил на лыжах в голубой тени сосен, чувствуя себя душевно омоложенным,

«..В апреле дошло до Кири, что муж Кати скоропостижно умер.

— Что за напасти на бедную Катю! — вырвалось у него с горечью в первый момент. Вскоре его стала мучить совесть. Знал, что от злых желаний его, приходивших внезапно и на мгновение, не могла приключиться смерть, а все равно теперь страдал и каялся в дурных мыслях. Нет, не хотел он смерти Катиного мужа, не хотел. И ничего плохого не желал ему. Он никогда не видал его даже на фотографии, не знал, что он за человек, но был убежден, что хороший, иначе Катя не полюбила бы его. И вот хороший человек ушел из жизни, оставив вдову и сироту.

Первым делом Киря послал через сына Кате письмо. «Трудно тебе одной-то с ребенком, знаю я. А ты, если не забыла меня совсем, прими от меня какую-никакую помощь, я на все согласен».

Катя ответила нескоро. «Сердешный ты человек, Киря. Дошла до меня твоя жалость, и вроде легче стало. Спасибо!»

И опять посветила Кире надежда на что-то хорошее, пусть не на такое, что было, вдохнула в него свежие силы. Дни стояли прозрачные, мягкие, молодой зеленью покрывалась земля. В лесу весь день пели птицы, ночью не умолкали соловьи. В потайных уголках камышовых зарослей умиротворенно крякали утки.

Весенняя охота была запрещена, и у Кири поубавилось егерских забот. Он посадил картошку и овощи, завел пчелиную семью и с замиранием сердца слушал трудолюбивое бунчание в снежно-розовом цветущем саду.

Как-то ему пришла на ум неотвязная мысль: привезти на кордон Катю. Оставив знакомого старика подомовничать, он отправился в город рано утром, а вечером был у Кати. Удивленная его приездом и смущенная его приветливостью, она не знала, что говорить и как держать себя с нежданным гостем.

Катя изменилась, похудела, в глазах метался тревожный болезненный жар. Напряженно смотрела на Кирю, когда он приласкал девочку.

— А она на тебя похожа, — заметил он, и Катя почему-то покраснела. — Воздух ей лесной нужен, чистый воздух.

Катя ничего не сказала на это, собирала на стол. Помолчав недолго, Киря решительно сказал:

— Я ведь за вами приехал.

— Как за нами? — Катя так и обмерла, глаза остановились, расширились.

— У нас на кордоне-то хорошо! Поправится дочка, да и ты отойдешь от горя. Вон как тебя передернуло.

Руки у Кати упали, ноги подломились, и она села на стул, склонила голову.

— Я ничего не требую от тебя, Катя. Живите себе, и мне будет радостно около вас. — Держа девочку на коленях и гладя по голове, Киря мечтал: — Корову заведем, молоком с медом поить будем, и вырастет раскрасавица.

Тень улыбки скользнула по лицу Кати, а глаза по-прежнему оставались грустными. Сказала с одобрением:

— А ты все такой же неунывающий.

— Жить надо, а не ныть. Ну, так собирайся.

— Так вот сразу? Подумать надо.

— Подумай.

…Через месяц с небольшим Киря опять приехал в город и в этот раз увез Катю и девочку.

На кордон прибыли под вечер.

— Хозяйничай, — сказал Киря, внеся в избу Катины пожитки, а сам поехал в деревню за молоком.

Пока ездил, Катя устроила за перегородкой детскую постель, застелила кровать свежим бельем. Киря стал возиться с самоваром, а Катя тем временем накормила девочку и уложила спать.

Чай пили в саду, под яблоней. За лесом садилось солнце. По саду уже растекались синеватые сумерки, а в небе еще розовели окрашенные закатом облака. Где-то прошумела автомашина, далеко прогудел паровоз и донесло стук поезда. И опять стало тихо, только попискивал самовар на столе, выпуская из крышки веселые струйки пара, звякали вилки о тарелки да начинали вечернюю перекличку лягушки.

Подавая Кире чашку чая, Катя со вздохом произнесла:

— Ровно и не покидала я кордон.

— Как будто так, — согласился Киря и стал пить чай с блюдечка, путаясь в новых, беспокойных мыслях: «Мне-то хорошо, что она вернулась. А ей? Ей-то как? Может, она через какую силу пошла на это? А?.. А бывает ли так, что разлюбила и снова полюбила?» Ответов на вопросы у него не было.

— Завязь-то на яблонях богатая, колья придется под ветки ставить, — сказала Катя.

— Поставлю.

— Завтра будет вёдро и жарко, надо зимнюю одежду просушить да убрать, — сказала Катя, как говаривала это в прошлые годы.

— Займемся одеждой, раз надо.

Напились чаю, и оба ощутили какую-то неловкость. Умытая, с распущенными волосами, Катя стояла у двери в спаленку. Киря топтался тут же, не зная, чем занять себя, и чувствуя, что мешает Кате.

— Спит Оля? — спросил он, хотя и сам видел спящего ребенка.

— Спит, похрапывает.

— Ну и ты спи спокойно, Катя.

— Ладно. Спокойной ночи!

Катя скрылась за занавеской, оставив дверь незакрытой, как это делалось прежде. Киря послушал, как она постояла у детской кроватки, потом легла, посидел на своем топчане, но не лег, а вышел на крыльцо. К нему бесшумно подошла Пальма. Он сел на ступени и стал гладить собаку по длинной шерсти. На небе проклевывались чуть заметные звезды.

1

На маленькой станции, где поезд стоял две минуты, они вышли из вагона и зашагали полевой дорогой, покрытой мягкой горячей пылью. Вокруг раскинулась степь с поспевающей, тронутой желтизной пшеницей, с голубыми овсами, с зарослями кукурузы, шуршащей на ветру. В белом небе пылало солнце, в жарких потоках воздуха, иссыхая, кудрявились придорожные травы.

Впереди, прихрамывая и опираясь на палку, шагал Кузьма. Длинная костлявая фигура его согнулась под тяжестью заплечного мешка, на лице, иссеченном вдоль и поперек морщинами, розовела тень от соломенной шляпы. За Кузьмой уныло плелся его сын Митя, семнадцатилетний, тонкий юноша, тоже с мешком на спине.