Григорий Боровиков - В хвойном море [Рассказы]

А на дворе воет буран, наметает сугроб на крыльце.

Грузовик остановился возле конторы колхоза. Пассажиры горохом посыпались из кузова, торопливо совали водителю деньги.

Последним слезал Никон. Нащупав одной ногой колесо, а другой осторожно ступив на землю, он неторопясь вынул из внутреннего кармана пиджака кожаный денежник, выбрал из разглаженных и слежавшихся бумажек самую истрепанную рублевку, отдал водителю и пошел, откидывая в стороны пятки.

У знакомого дома Никон старательно вытер о топтун-траву ноги, нажал щеколду, отворил калитку и задумчиво постоял на пробитой в лужайке тропке, как бы собираясь с духом перед трудным делом, потом поднялся на крыльцо.

Войдя в дом, он прежде всего увидел зыбку под марлевым пологом и молодую женщину. Женщина дергала босой ногой за веревочную петлю, привязанную к зыбке, зыбка качалась на березовом очепе, тоскливо скрипевшем в железном кольце под матицей.

Никон тихонько кашлянул. Женщина раскрыла сонные глаза.

— Ой, я задремала.

— Здравствуй, Шура!

— A-а, Никон! Здравствуй! Проходи, чего в куту стоишь.

Никон прошел в передний угол, сел у стола, поставил на стул сумку.

Женщина выпростала ногу из веревочной петли, поправила марлевый полог над зыбкой, помахала рукой готгоняя мух.

— Едва укачала. Не засыпает некошной, да и только. Офурится и ревет, не успеваю пеленки менять.

— В Родьку, значит: тот до двенадцати лет по ночам офуривался.

Шура будто не слышала этих слов.

Быстрыми, мимолетными взглядами она прощупывала Никона: зачем приехал?

— А у вас по-новому стало, — Никон кивнул на шкаф с зеркалом во всю дверцу, на диван, на буфет, набитый посудой.

— Давно не был ты у нас, вот и ново кажется. Да ты разболокайся.

Сняв пиджак, Никон прошелся по горнице, потрогал руками мебель, покачал головой: немалых денег стоит, — потом разглядывал Шуру.

Знал ее Никон с пеленок. Вспомнил, как лет пятнадцать тому назад, поймав девчонку на своей клубничной грядке, он заголил ее и напихал меж ног крапивы. Удивился тогда Никон: не закричала, не заплакала.

И вот Шурка, красивая и сильная баба, жена Родиона, брата Никона.

— Где Родька? — спросил Никон, гася озорноватость в глазах и отводя их от снохи.

— В поле. Досевают последки.

— Слыхал, Родька-то в перваках ходит.

— А что же! Он все умеет, на любой машине.

— А ты как?

— Работаю.

— Че делаешь?

— Клубом заведую.

— Не пыльно. — Никон крякнул. — Снять замок с дверей, билеты на кино продать, потом запереть. Не переломишься на такой работешке.

— Не скажи. Клуб новый построили, дак надо поставить дело. Вот отпуск скоро у меня кончится и впрягусь. Мамка обещает попестовать внучка.

— А ну-ка, покажь, кого смастерили.

Шура приподняла полог над зыбкой. Никон мельком глянул на младенца и отошел к дивану, попробовал рукой упругость пружин, сел.

— Слабак Родька, — выдохнул он, хмуря седые брови. — Слабак!

— Про чего ты?

— В твою породу мальчонка-то, не в нашу.

— Да разве сейчас разберешь, — с улыбкой возразила Шура. — Подрастет, тогда и обличье скажется.

— Я и сейчас вижу. Значит, злее ты мужа на это самое… вот твоя кровь и перебила нашу.

Шура покраснела.

Недолго и неловко помолчали.

Шура спросила:

— Как Татьяна-то?

— Живет, — нехотя сказал про жену Никон, потом добавил: — Чего ей сделается.

— А Вера?

— Верка не получилась у меня.

— Чего уж ты так-то!

— А как ишшо прикажешь про нее рассусоливать? А? Ну, ты послушай. Отец с матерью выучили на бухгалтера, техникум прошла. Работает в торговле, а это, значит, — всего вдосталь. Себе в первую очередь всякий дефицит, потом, — друзьям. А друзья — им дефицит. Словом, рука руку моет, и обе чистые… Привезут в магазин, например, молоко. Это-то не дефицит, так они его сразу-то не продают, держат, пока сливки отстоятся, потом сверху сымают для своих служащих, а платят по цене молока. — Никон мотнул коротко стриженной головой. — Конечно, дело обычное: стоять в воде по… пупок, да не напиться… Ну, оделась, как кукла, разъелась, будто нетель яловая, гладкая, аж лоснится. За парнями бегать начала.

— Как так? — изумилась Шура и, широко раскрыв голубые глаза, торопила Никона с ответом: — Как за парнями бегает?

— А вот так! — Никон горько усмехнулся. — Рассказать, так не поверишь.

— Почему же — поверю.

— Совестно и рассказывать-то.

— Да я ведь не чужая, не побегу всем выкладывать. Просто интересно, — Шура просяще смотрела на Никона, и он стал рассказывать:

— Пришла пора девке замуж. Заохотилось, значит, бабой стать. И ну зарядила наша Верка на танцы ходить, на гулянки знакомства заводить. Одинова говорит, мол, к парню домой пойдет, с его родителями познакомиться. Мы с Татьяной так и ахнули. К парню домой девке идти! Спрашиваем, что за парень, кто таков и прочее. А она только и знает про него, что студент, на лето к родителям приехал. Три дня знакома-то с ним. Ну, мы взяли ее в шоры. Срамота, мол, это, ты же девка. А она свое: нынче, говорит, нет разницы, что парень, что девка. Я тут и сказал: вот облапошит тебя парень-то, тогда узнаешь, в чем у тебя с ним разница. А матери приказываю: «Готовь, Татьяна, зыбку, Верка в подоле приплод принесет». И ведь не обиделась, посмеивается и говорит: «У вас устаревшие понятия». Вот как!

— И ходила она к этому студенту? — не утерпела Шура, пока Никон, оборвав рассказ, утирал платком повлажневший лоб.

— Ходила, — тяжело выдавил он из груди. — Опозорила себя и нас.

— Ой! — воскликнула Шура, ожидая услышать самое страшное.

— Пришла она к этому парню домой одна. Родители его удивились. Ha-ко, пришла знакомиться ухажерка их сына. Знамо дело, косились на нее. Ну, сесть-то усадили ее, а привечать либо угощать и не думали. Верка тары-бары, мол, мы с Леней друзья, сигарету в зубы, зажигалкой чирк и пустила дым вокруг себя. А в доме табачным дымом никогда не пахло, и студент-то некуряка. Ну, отец с матерью ушли в другую комнату, а Леня проводил Верку. На том их знакомство и кончилось. Вот так! Мыто об этом от людей узнали. Песочили Верку, уж так песочили! Я до того обессилел, что побить ее не мог, а Татьяна слегла, неделю валялась.

— Я представляю, — сочувственно сказала Шура. — Хорошо еще, парень такой попался.

— Вот именно! — обрадованно подхватил Никон.

— Но ведь она замуж вышла, Вера-то?

— Верно, выходила. За хорошего человека, за учителе. Лучшего мужа поискать да не сыскать. Год прожили, ребенка произвели, потом начались у них нелады промеж собой.

— Из-за чего? — спросила Шура, заинтересовавшись откровенным рассказом деверя.

— Из-за Верки. Сама посуди. По часу ресницы красит, а ребенку бельишко не постирает. Один раз два часа сидела брови выщипывала, чтобы в ниточку остались. Я не стерпел и вмазал ей оплеуху. Че тут было!.. Обвиноватила меня во всем: что и с мужем-то у нее кутерьма из-за меня, и денег-то я с них за прожиток много требую. Ушли к родителям мужа. А дочку у нас на попеченье оставили. Через месяц Верка воротилась одна, говорит дочке: «Скажи бабушке, что я пришла». Мы с Татьяной на кухне сидели, все слышали. А девочка-несмышленыш прибежала к нам, кричит: «Мама, мама!..» Две недели прожила Вера у нас, потом к мужу подалась, а вскорости опять воротилась. Так и живет одна. Кому она теперь нужна! Соломенная вдова да еще с ребенком — это не-хожалый товар.