Алитет Немтушкин - Мне снятся небесные олени

Но, видно, весна решила преподнести Хэйкогирам еще одну радость. Все два десятка важенок принесли тонконогих, темноглазых оленят.

Повеселел Колокан — не в тягость стали обязанности пастуха. Вместе с солнышком он вставал с постели, будил сыновей, и, наскоро попив чаю, опоясавшись арканами, взяв ружья и пальмы, — все трое скрывались в лесу. Надо осмотреть не только пастбище, где пасутся олени, но и всю ближнюю тайгу: не появился ли где амикан поблизости? Он вылез сейчас из берлоги, тощий, злой на весь белый свет, бегает по всей тайге — разминает ноги. Когда еще появится сочная трава и сладкая ягода, когда еще нагуляет он жиру? А сейчас надо укараулить от него беспомощных оленят. Могут появиться и волки. Эти разбойники — дай им волю — прирежут все стадо, сразу можешь оказаться нищим. Правда, у волков теперь тоже хлопот хватает: нянчат своих волчат, но если учуют оленей — не миновать беды.

Идут по тайге мужчины, кричат, стучат пальмами по деревьям — услышат непрошеные гости людей, отвернут в сторону. Не любят звери с человеком встречаться. Надо еще костры запалить, чтобы пахло дымом, а потом можно и к оленям вернуться, запятнать малышей — поставить на ушко родовое клеймо.

До самого полудня мужчины будут рядом с оленями, возвратятся в чум, чтобы поесть, и снова в тайгу. Мокро стало — появились в лесу светлые лужицы. Ну, да это тоже не большая беда, лишь бы уберечь оленей, тогда зимы да холода нипочем будут.

В молодости быстро забываются несчастья, как не задерживается мутная вода в стремительном ручейке.

Забылась тяжелая зима, засияло молодое солнышко и принесло Куманде светлые мечты. Как-то мать прислушалась к песне сына, которую он пел, возвращаясь к чуму, зимы не было в песне, была весна и любовь.

Песня хорошая, а вот пел ее Куманда с грустью. Хэ, подумалось матери, в мыслях-то ты совсем в другом месте кочуешь. Пошутили тогда про дочку Чемды, да, видно, вправду, надо готовить оленей на тори. Вырос Команда, стал мужчиной; вон и у Кутуя появился пушок над верхней губой. Но Кутуй стеснительный, смирный, как ездовой олень-учуг, весь в отца, такой же неразговорчивый, точно у него рот зашит. Ему невесту придется самим выбирать…

Эки вспомнила свои молодые годы и тоже взгрустнула. Но то ли весна такая дружная и солнечная была, то ли радость ожидания младшего сына не дали грусти расти, вскоре она облегченно вздохнула:

— Хэ! Как хорошо молодым быть!..

Улыбалось солнце, смеялись ручьи, искрился ослепительный снег — больно было глазам.

Тут и время подоспело вести караван на суглан в Суринду. Начались привычные хлопоты, суматоха. Проветренные, починенные зимние парки, шапки, унты, штаны из ровдуги [36] Ровдуга — оленья замша. , рукавицы — все упаковали в аккуратные узлы, сложили в турсуки и свезли на лабаз. Оттуда достали летнюю одежду, перетрясли, осмотрели — не погрызли ли где мыши? Примерили — Куманда растет, малы ему праздничные наряды! Пошутили, посмеялись, да ничего, придется Эки поработать иголкой и сшить новый зипун, а этот достанется Кутую.

— Пока у меня сердце с крыльями, так разрисую новый зипун, что ни одна девушка не пройдет мимо, не взглянув на тебя, — пошутила Эки. — Все невесты твои будут. Вот где только оленей столько возьмем?!

Три дня томились мужчины от безделья, пока Эки на свой лад кроила и украшала бисером, разноцветными лоскутками новое сукно, но зато сшила на славу, не уронила чести мастерицы. Любят мужчины яркое, как дети.

Тронули аргиш знакомой тропой мимо хребта Олений Сосок, по марям, по болотам, до самой речки Суринды, к летнему стойбищу, где намечено проводить суглан.

Хэйкогиры первыми подошли к Суринде. Поставили чум на прежнем излюбленном месте, огляделись — зря торопились, никого еще нет. Ладно, не беда. Можно порыбачить, поохотиться на уток, отдохнуть, благо деньки хорошие.

Зазвенели гугары на оленях Ушкагиров, Анкоулей, Кондогиров, Бирагиров… В один день выросли островерхие чумы и запылали рядом костры. Наверное, никогда еще не бывало на берегу Суринды столько костров и чумов сразу. Людей-то, оказывается, в тайге тоже целый муравейник! Шумно стало. Лаяли и постоянно затевали драки собаки, пришлось унимать задиристых забияк, привязав к деревьям. Между чумами бегали, хоркая, важенки — разыскивали оленят.

От чума к чуму потянулись люди. Мужчины вели разговоры об охоте, о прошедшем отеле, о предстоящем суглане; у женщин — свои дела; а молодежь стала заводить хороводные пляски. Весна всегда была временем «ёхорьё». До самого утра не смолкали смех, крики, гомон. И, как всегда бывало, начнут танцы молодые, а потом, глядишь, выйдут из любопытства и пожилые — вроде бы просто так, хоровод посмотреть, да не заметят, как сами увлекутся, пустятся в пляс, и зашумит тогда все стойбище.

В один из теплых, по-настоящему летних вечеров, когда солнышко уже гнездилось на макушках деревьев, все люди вышли из чумов к кострам, с интересом поглядывали на молодых. И, как всегда в таких случаях, послышался чей-то голос:

— Эй, Амарча Чемда, иди, вставай в круг!

— Мада! Присоединяйся!

— Эх, была не была! Вспомнить молодость, что ли? — тут же вскочил Чемда. Голос у него хороший, раньше он часто бывал заводилой на молодежных гулянках, мог до утра петь да плясать.

Тряхнув косматой своей головой, улыбаясь, он, прошел в хоровод.

— Тогда тебе и начинать!..

— Ну, хитрецы!

Все засмеялись. В круг встали еще несколько пожилых мужчин.

— Где ты, наше солнцеликое счастье! — начал Амарча, но поперхнулся. — Что-то голос у меня охрип!..

— Вот привезут русские спирт, сразу прочистится!

Снова раздался смех, шумно стало.

— Со спиртом и безголосые запоют! А ты так давай!

Амарча прокашлялся:

Хоровод подхватил:

Амарча повел дальше:

глуховатым, но приятным голосом выводил Амарча. Никто не мог соревноваться с ним в любовных песнях. Умел он вязать слова, и песни его получались самыми красивыми.

Хороший хоровод вышел. Но где-то на середине песни мысли Амарчи повернули на сегодняшний день, и он запел: