Алексей Югов - На большой реке

Так было и сейчас.

Во время совещания раздался телефонный звонок. «Бороздин слушает», — негромко сказал Максим Петрович. «Максим! Ты когда сегодня дома-то будешь?» — послышался голос жены. «Не знаю. Не знаю, Наташа... Освобожусь, позвоню», — ответил он.

Не дослушав его, Наталья Васильевна положила трубку. Бороздин досадливо крякнул и слегка махнул рукой. Но Голубков Николай Александрович, первый секретарь райкома, неодобрительно покачал головой. Он даже казанками пальцев постучал о подлокотник кресла. У них были давние споры о том, как работать и как отдыхать руководящему работнику района. Голубков, несмотря на свои молодые годы —он был сверстником Октября, — любил поучать и Бороздина и других товарищей: надо здраво перемежать работу и отдых. «Это и есть настоящий стиль работы! — бывало, горячась, кричал он. — Незачем из себя советских мучеников строить!.. Мне, дескать, пообедать некогда, поспать некогда и в отпуск пойти некогда!... Ничего, товарищ Бороздин, сходи в отпуск. Советское государство месяц-то уж как-нибудь без тебя просуществует!.. А то ему же, государству, потом накладнее будет в больницах да в санаториях тебя годами держать!.. Положен тебе отпуск — иди! Заместитель есть у тебя? Помощников сам подбирал? Аппарат сам налаживал? Тогда скажи, что у тебя этот Кулагин делает? Раздобрел, как бугай... Поглядишь — ну, борец, гиревик, черт бы его побрал! Что он у тебя делает? Жиры копит. Усадебку себе по особым чертежам строит: тут коровник, тут погреб, тут банька... Вот погоди, я ему, этому твоему Кулагину, скоро устрою на бюро баньку, до новых веников не забудет!..» Бороздин иной раз и заступится за своего заместителя: «Брось. Тебя люди настраивают... Ну, есть в нем такой заквас — самостроительный... Это мы из него вытрясем. А на работе он тоже гиревик. Звезд с неба не хватает, тяжкодум, но и тяжковоз: что навалишь на него, то и свезет!..»

Уже темнело, когда Бороздин встал из-за своего рабочего стола. Сотрудники разошлись. Сквозь полуоткрытую дверь доносился шум уборки.

Бороздин стоял, разминая плечи, потягиваясь и вспоминая, не забыл ли он каких наказов на завтра. Снова телефонный звонок. «Алло. Бороздин слушает». Голос Светланы. Он улыбнулся.

— Папка?.. Эх, ты!.. — с горьким вздохом обиды сказала она — и ничего, ничего больше!.. Положила трубку. Тогда Бороздин позвонил сам и попросил соединить его с домом. Ждал долго: никто не подошел. Вспомнив, он схватился за голову: ведь сегодня у них домашнее празднество, семейный вечер в честь Светланы, вчера сдан последний экзамен. Десятилетка окончена. Светлана получает золотую медаль. Да как же это он мог забыть? Ну, теперь влетит!..

Он поспешно схватил кепку и уже протянул руку к настольной лампе выключить свет, как вдруг дверь полуоткрылась. Просунулась большая голова старухи в платке. Увидав, что он на месте, старуха важно, сановито вступила в кабинет, слегка пристукивая палочкой и направилась прямо к столу.

Бороздин узнал ее. Заныло под ложечкой: это была Силантьевна. В Староскольске все ее знали. Это была одинокая престарелая вдова-пенсионерка. Ее побаивались. Она присвоила себе право судить и осуждать во всеуслышание любого из обитателей городка за любую, с ее точки зрения, провинность, особенно в делах семейных, а также особое право — стучать костылем на власти.

«Ну, теперь надолго! Наверно, жаловаться пришла старуха!» — подумал Бороздин. Ему хорошо было известно, что и ее домик подлежал переносу из затопляемой зоны, причем в одну из первых очередей. Но Силантьевна, старуха упрямая и «ндравная», как говорили о ней, наотрез отказалась переселяться и грозилась «дойти до самого до Сталина». Она уже несколько раз была в исполкоме и костыльком на Бороздина стучала: требовала, чтобы ее лишь тогда переселяли, «когда уж всех переселят». Она боялась убытков от переселения. Как почти все обыватели-домохозяева в Староскольске, и она сдавала углы и закоулки своей усадебки нахлынувшим гэсовцам — вплоть до баньки и амбара. Она взимала с постояльцев свыше тысячи рублей в месяц, да еще и выставляла себя благодетельницей.

Бороздину это было хорошо известно через райфо: сдавала по договорам.

Быстро подавив досаду, он вернулся за стол.

— Входите, входите, Василиса Силантьевна, — сказал Бороздин и показал ей на кресло.

Когда Силантьевна неторопливо уселась, он участливо спросил, какая нужда привела ее к нему.

Старуха посмотрела на него и усмехнулась.

— Ай нет, и не нужда! — сказала она. — Не думай, что жаловаться пришла, уж всем ублаготворили!.. А я ведь шибко страшилась: думала, размечут по бревнушку мои хоромы, ну что я, старая, стану делать? А ведь и щепки единой не пришлось своими руками поднять!.. Сперва подъемные получила, век таких денег не держивала в руках: двенадцать тысяч!.. — шепотом пояснила старуха, опасливо оглянувшись на дверь и перегибаясь через стол к Бороздину. — А потом и афтанабиль один, смотрю, подъехал, потом другой... Ну, что я стану тебе долго говорить!.. Лучше прежнего домик-то мне поставили!.. И место дали хорошее, в роще...

— А дорого обошлось все-то переселение? — спросил Бороздин.

Старуха немного поколебалась, прежде чем ответить.

— Ну, ин от тебя уж не скрою, душевный ты человек, зла, поди, не сделаешь старухе никакого. Триста рублей всего, ну, да там угощение шоферам-то молодцам. А ведь и как без этого?

Бороздин промолчал. Он ждал, когда Силантьевна скажет, зачем пожаловала в райисполком.

И старуха певуче заговорила:

— Ой, да кабы ты знал, Максим свет Петрович, зачем я пришла к тебе, старуха неразумная!

Бороздин слегка развел руками.

— Телеграмму ты научи меня отбить... Телеграмму отцу-то нашему. Али в газету бы пропечатать сердешную мою благодарность товарищу Сталину...

Она впилась глазами в лицо Максима Петровича.

И вот что отвечал он ей, подумав:

— Понял... Понял, Василиса Силантьевна! Что ж, благодарность — чувство хорошее. Советская власть — власть народная. Для народа трудимся, для народа! На том стоим... А теперь ты пойми меня, Василиса Силантьевна. Вот у нас по району в связи со строительством ГЭС надлежит перенести из затопляемой зоны на новые места около пяти тысяч дворов. Чуешь, сколько? Около пяти тысяч!

Старуха кивала головой,

— Так перенести, — продолжал Бороздин, — чтобы ни одной душе ни обиды, ни ущербу!..

— Так... так... — соглашалась Василиса Силантьевна.

— Вот ты и подумай: справедливо ли будет, что мы тебя одну выделим с телеграммой-то? А?

Бороздин, откинувшись, ждал ее ответа. Покуривал.

Румянец алыми пятнами пошел по щекам Силантьевны.

Так и не найдя, что сказать, старуха громоздко повернулась в кресле и стала приподыматься.