Алексей Югов - На большой реке

— Вас послушать — ох, ох! — произнесла она и покачала головой.

— Да что, в самом деле! — разошлась Нина. — Нет голоса — не пой! Отделывается этакой гнусливой скороговорочкой, портит народные песни, а мы: артист, артист, браво! Халтурщик — и купается в деньгах. Попробовали бы мы у себя на Гидрострое так работать, ого!.. Ну, в самом деле, Электрина Петровна, — чуть не плача злыми слезами, говорила она, уже не в силах сдерживаться. — «Раскинулось море широко» — какая это песня чудесная, скорбь какая, ширь. Послушайте, как Михайлов ее исполняет... Да что Михайлов! Приезжайте к нам на Волгу и послушайте, как ее народ поет — экскаваторщики, бульдозеристы, шоферы, ей-богу же, разрыдаетесь!

Электрина Петровна молчала.

— Ну хорошо, Ниночка, — сказала она, наконец, примирительно. — Допустим, так. Но разве вы и кино не переносите? У нас же сейчас «Бродяга», обе серии. Я уже дважды смотрела. И в третий раз пойду. Радж — это... Вы не смейтесь, Ниночка, но за таким мужчиной я пошла бы и в огонь и в воду!

Она закрыла глаза. Затем подошла к распахнутому окну и отдернула занавеску.

— Ну, пойдите хоть погуляйте в нашем садике. Смотрите, сколько у нас интересных мужчин.

Она обняла Нину за плечи.

Нина глянула в окно.

В небольшом саду санатория между клумбами и зелеными шарами стриженого кустарника бродили и сидели по лавочкам, томясь от зноя и от безделья, мужчины в полосатых пижамах — и толстые и худые.

Иные из них «забивали козла» — шумно играли в кости. Другие ожидали вызова в кабинет или на процедуры. Электрина Петровна указала взглядом на одного из них:

— Вот этот, например, знаете кто? — спросила она загадочно. — Это знаменитый артист...

Но ее прервало восклицание Нины:

— Господи! Ну, прямо-таки перины и матрацы высыпали на улицу и прогуливаются. Вот уже подлинно черти полосатые. И никак не могут понять, что смешно это, безвкусно.

Электрина Петровна только головой покачала. Но от окна отошла.

— Ох, Ниночка, Ниночка, — укоризненно вздохнув, промолвила она, — неужели вы всегда такая злючка? Красивая, здоровая, кровь с молоком, но если вы всегда такая, то предсказываю вам, деточка, очень печальную судьбу.

— Да? Интересно.

— Вам трудно будет выйти замуж.

В дверь постучали. Вошла нянечка — коренастая румяная блондинка. Она принесла Нине несколько новых приглашений — на вечера, на лекции, на встречи с писателями и артистами.

Электрина Петровна только рукой махнула:

— И старые-то зря на столе пылятся. — Спохватившись, она взглянула на свои часики. — Ой, вечно я с вами, Ниночка, обо всем позабуду: я же сегодня с нашим пансионом на экскурсию в Пятигорск. Не приглашаю. Но смотрите, пожалеете! Да! Не забудьте: сегодня у вас третий нарзан! Прощайте. До вечера!

И она выпорхнула.

Вернулась она и впрямь вечером: уже стемнело, было часов около семи.

Белоснежная колоннада крыльца освещена была ярким, перронным светом. Темная громада горы, в которую вкраплены были здания, казалась черной глухой стеной, а в ней как бы пробиты были ослепительно яркие, словно в пылающую доменную печь, окна.

Каблучки взбегавшей Электрины Петровны звонко отстукивали по мраморной лестнице входной ротонды.

И вдруг она остановилась, оцепенела: навстречу ей, рослая и золотоволосая, в светло-сером костюме, из-под которого, как пламя, алела на высокой груди вязаная кофточка, спускалась, со спокойной и легкой силой ставя красивые крупные ноги в лакированных лодочках, какая-то незнакомая девушка.

Черная сумочка дополняла ее наряд.

Щеки у девушки разгорелись или, может быть, это был отсвет алой кофточки?

«Новенькая?» — мысленно спросила сама себя Электрина Петровна. Они уже почти разминулись, и только в этот миг Электрина Петровна узнала Тайминскую.

— Ниночка?! — вырвалось у нее. — Это вы? Да куда ж это вы, на ночь глядя? Что за чудо?

— Никакого чуда, — спокойно ответила ей девушка и слегка улыбнулась. — Просто вы оказались правы: сегодня у меня была третья нарзанная... Но простите, Электрина Петровна, я очень спешу: боюсь опоздать.

И она ускорила шаг.

На Пятачке было светло как днем. Молочно-белые троешария уличных лампионов Кисловодска, похожие издали на еще тугие, округлые цветы ландыша, изливали щедрый и в то же время ничуть не тягостный для глаза, смягченный свет на эту нагорную, будто бы чуть выпуклую, превосходно залитую асфальтом, совсем небольшую, но красивейшую в целом городе площадь, на которую сбегались улицы и с возвышенной и с низовой части города.

На Пятачке встречаются все и каждый. Отсюда близко все главное. Пятачок —это форум Кисловодска.

И здесь уж не увидишь на мужчинах полосатых наперников. Здесь подтянись! Избранные нарядницы и Москвы и Юга, законодательницы мод приходят сюда разить своими нарядами.

На Пятачке вечный праздник. Шум радостного улья. Смех и радушная перекличка опознавших друг друга северян.

И сейчас на форуме Кисловодска стоял гомон ярко освещенной и многокрасочной толпы. Впрочем, это был скорее целеустремленный людской поток: он исчезал в распахнутых дверях огромного мрачноватого здания — так называемой Нарзанной галереи.

Но Ниночке Тайминской было не до того, чтобы всматриваться. Она лишь на мгновение, взбегая по ступенькам, приостановила свой бег перед огромным, меловой белизны фанерным щитом, на котором красными большими буквами значилось:

АКАДЕМИК Дм. П. ЛЕБЕДЕВ

Лекция

«Святослав и Византийская империя».

«Хоть руками сдерживай — чего оно так стучит! Наверно, и сквозь кофточку заметно. И щеки горят. Не надо было бежать так. Вот глупая, ну чего я так волнуюсь? Да он, может быть, уж и не помнит меня».

Она стала дышать спокойнее. Чувствовала, что кровь отхлынула от щек.

В зале стояла та тишина, когда оратору вот-вот заговорить. Слышен был каждый шорох. Некоторые повынимали записные книжки и карандаши. Еще бы! Не так-то просто, да и не каждому доведется услыхать лекцию самого Лебедева.

Ждали. А он все еще не начинал.

«Да что же он молчит так долго?» — обеспокоенно подумала Нина. И вдруг поняла, что это из-за нее. «Не надо было мне садиться в первом ряду. Наверное, его поразила неожиданность, что я здесь».

Оно так-таки и было.

Блистательный академический оратор на этот раз чувствовал себя примерно так, как много лет тому назад, когда впервые взошел на другую кафедру — университетскую — для защиты диссертации. Хорошо продуманные слова начала лекции, которые он готовился произнести спокойным, ясным голосом, вдруг исчезли из сознания, словно мел с классной доски, стертый влажной губкой.

В зале уже послышалось и одно и другое покашливание.

И, сама не понимая, что делает и почему, Нина Тайминская вдруг вся выпрямилась в кресле, досадливо прикусила губу и несколько раз кивнула головой: дескать, да начинай же ты!