Алексей Югов - На большой реке

И Светлана, еле-еле сдерживая смех, наконец, не выдержала: она упала на диван и, молотя ногами в воздухе, хохотала и вскрикивала.

Это было в воскресенье. Мать была дома. Испуганная, прибежала она. Заглянула в комнату Светланы и ахнула:

— Светлана! И не стыдно тебе? — и сделала шаг — избавить Орлова от необычного головного убора.

Светлана стукнула кулаком о спинку дивана, надула губы:

— Мамка, не смей!..

— Да ты с ума сошла?!

Но вмешалась сама жертва ее озорства: Орлов, все такой же недвижимый, сделал рукою знак, что, дескать, ничего, шутка и шутка!

И Наталья Васильевна поспешно ушла, сама еле сдерживая хохот. Нахохоталась в кухне.

Когда Орлов ушел, она опять стала выговаривать Светлане:

— Ну ты подумай: ведь он на пять лет старше тебя!

— Это не его заслуга. Раньше родился, вот и старше!

Что было делать против такой логики!

— Ты посмотри, как все его у нас уважают, папа твой как к нему относится, а ты...

Светлана досадливо ее перебила:

— Ну, что ты, мама, за него заступаешься? Есть же у него свой язык!

— Ох, Светлана, Светлана!..

Иной раз, когда они готовились к очередному зачету, она даже ставила ему отметки по предметам, в которых она была сильнее его, и если оценка была неважной, он сильно огорчался.

Никогда и ни к кому не испытывал Василий Орлов такого чувства, да и не подозревал, что оно существует.

Наедине с самим собой он не раз сравнивал его с тем, что было у него с Тамарой, что испытывал он к Нине Тайминской. Нет, нет, это было не то!

О своей близости с Тамарой он вообще не любил теперь вспоминать: то был какой-то другой человек в нем. Пожалуй, вот так же, недоумевая, не понимая, что могло тянуть его к водке, чувствовал он себя во время тяжелого похмелья.

Нина — другое дело. Нину он любил. Но теперь и это чувство как-то выцвело в его душе, краски поблекли, и нужно было сделать душевное усилие, чтобы восстановить их былую яркость. За что он любил Нину? И любовь ли это была? А может быть, просто-напросто он чувствовал, сознавал себя в те далекие дни как бы дикарем против нее, и его естественно влекло к ней, как к девушке не только красивой, а и выше его стоящей. Вспоминалось ему: «Она была такая здоровая, красивая, Нинка! Все, а не только я один, были влюблены в нее тогда. Так чего ж тут мудреного!» И ему вспомнилось, с каким трудом сдерживал он свое влечение к Нине, как требовал пожениться скорее, как, чувствуя это его отношение к ней, столько раз опасливо отклоняла она все его просьбы уплыть вдвоем куда-нибудь на целый день, уйти в горы.

И вот — Светланка.

Что ж! Смешно было бы ему уверять себя, что излучавшееся всем ее юным, но уже созревшим, неизъяснимо прелестным женским естеством обаяние оставляло его спокойным! Да и бывает ли такое? Иногда во время их совместных занятий Орлов вдруг сильно сощуривался, глядя на нее: иначе слишком выдалось бы его волнение. Он страшился, что она поймет это. А тогда — он уверен был, ибо норов Светланки он знал, — тогда прощай все, прощай и многочасовые сидения за одними и теми же книжками и конспектами, глядение на нее, дышаниес нею одним и тем же воздухом!

А ведь без этого всего — лучше смерть! А зачем жизнь, если отняли бы у него эту сверхчеловеческую радость — видеть и слышать ее часами, бывать в их светлом уюте, даже вот испытывать счастье выскакивать из автобуса на их остановке и поворачивать за угол? Он любил и этот угол, и пески, и снега на этой улице, и голубую палатку ОРСа с цветными обертками туалетного мыла за стеклом и склянками дешевых духов, любил только за то, что изо дня в день все это отражается, хотя бы на миг, в глазах, в сознании Светланы.

С Ниной это была любовь-поединок! Там мужская гордыня никогда не оставляла его.

А здесь? Да, боже мой, чуть дрогнувшая бровь Светланки или ее надувшиеся и без того детски пухлые губы — и его сразу обдавало и жаром и холодом.

И эти губы особенно искушали и мучили его — полные, но маленькие, с каким-то не то детским, не то капризным изломом в середине, и не красные, а алые, как черешни. И то и дело в правом уголке этих губ вилась малюсенькая ямочка-влуминка: может быть, оттого, что Светланка была насмешница и озорница.

Вот взять бы да и поцеловать ее прямо в губы, пусть один-единственный раз, а потом хоть и умереть! Да в том-то и дело, что не смертью грозила бы ему такая дерзость, а куда чем похуже — изгнанием. Знал он хорошо строптивый нрав и гордость Светланы!

И разве поверил бы он сам прежде в это? Ни разу, ни разу, даже во время долгих уединенных с нею прогулок, не сделал он и попытки поцеловать ее.

Он спасался тем, что старался не смотреть слишком долго на ее губы: взглянет и отведет глаза.

Орлов знал, что Светлану не считают красавицей. «Ну, а тогда черт с нею, и с красотой! Значит, и нету никакой красоты, а так, выдумали», — решил он и, быть может, в сотый раз украдкой принимался рассматривать ее.

Розово-смуглая, с разливавшимся во всю щеку нежным румянцем, то затихающим, то вдруг ярким. Глазищи — золотисто-карие, с крупными и как бы слегка подвитыми ресницами. «Как подсолнух», — почему-то пришло ему в голову, но он побоялся перед ней и заикнуться об этом. Курносая. Чуточку скуловата... Пожалуй, и не красавица!.. Но как он жалел втайне всех мужчин, женатых не на Светлане! Какими дурнями считал он ребят, о которых знал, что они в кого-то там влюблены!

«Какая она гибкая и крепкая! Вся точеная. А ножку ставит, что надо, — слыхать. На цыпочках ходить непривычна».

Не мог он не видеть, а потому тоже опускал глаза, что шелк ее кофточек, ее цветастого халатика в двух точках на груди расходится лучами. Когда же она встречала его одетая в майку, в джемпер, он почти глаз на нее не смел поднять во все время их занятий.

И если она в таком виде выходила затем на улицу, ему было это неприятно.

В Светлане еще так много осталось привычек школьницы, умилявших его!

Вот в своем синем, с перламутровыми пуговицами чертежном халатике она становится коленками на табуретку перед чертежным столом и, прикусив губу, начинает чертить.

Орлов подает из готовальни то, что ей нужно.

У Светланки чудесные родимые пятнышки на сгибе локтя.

Устанет — соскочит размяться, включит радио или вдруг горячо заспорит, забавно сложив ладошки коробочкой и накоротке размахивая ими.

Иногда он принимает навязанный ему спор. Однако всегда чувствует в этом споре ту опасную грань, за которой может последовать ссора и гнев Светланы.

И часы, часы с нею, с глазу на глаз, и ни с кем не нужно делить ее!

«Нежная. Дерзко-застенчивая. Умная. Да кто же может сравниться с нею?» Сам не веря этому и удивляясь, Орлов чувствовал, что с каких-то пор все другие женщины и девушки перестали для него быть женщинами, стали как бы существами бесполыми.