Василий Ажаев - Предисловие к жизни

Он говорил шепотом, почти касаясь губами лица девушки. Она слушала внимательно, и щеки ее полыхали румянцем.

— Вы опять шутите, — с неуверенностью сказала она.

— Нет, не шучу.

— А что будет, если я скажу сейчас: ну, не уезжайте? Вы все равно уедете.

В словах девушки прозвучала горечь.

Они не заметили Сергея Кузьмича, стоявшего в дверях. Профессор переглянулся с Фетисовым, продолжавшим перебирать струны. Видимо, одна мысль пришла им в голову: хорошая пара.

Вручая Володе письмо, Сергей Кузьмич пристально посмотрел на него и сказал:

— Теперь вы видели, как мы живем, как работаем. Если вам у нас понравилось и вы захотели бы поработать со мной, без колебаний приезжайте, я с радостью приму вас. Сейчас я не требую ответа — поезжайте к себе, подумайте, а потом пришлите письмишко.

— Я уже подумал, Сергей Кузьмич, и отвечу не потом, а сейчас. Мне очень хочется работать с вами, и, если начальник строительства меня отпустит, я приеду.

Поезд уходил рано утром. Володя встал чуть свет и собрался потихоньку, не нарушая покоя еще спавших хозяев. На улице его встретила утренняя свежесть. Подножия сопок стояли в сиреневом море тумана. Сад благоухал. Солнечные лучи, только что пробившиеся сквозь листву, еще не осушили чистой росы на цветах и траве.

На дорожке перед ним появилась Шура, свежая и розовая.

— Мне очень стыдно говорить вам это, но я все-таки скажу, — проговорила девушка, опуская глаза. — Я думала ночью над вашими словами. В самом деле, почему я не могу вам сейчас сказать то, что думаю? Я не хочу, чтобы вы уезжали. Не хочу скрывать, что сейчас мне почему-то очень тяжело, очень грустно. Я жалею, что несколько дней дулась и не разговаривала с вами. Вы вернетесь, Володя?

— Вернусь. Обязательно, — сказал он и скрепил это обещание пожатием обеих ее рук. — Теперь я не могу не вернуться. Пусть меня там Кольцов разрежет на части, я все равно вернусь к вам!

И он побежал на станцию, откуда уже слышались свистки подходившего поезда.

Не сразу решился Дубровин пойти к начальнику строительства и просить перевести его в лабораторию Забавникова. Против ожидания, Кольцов не удивился — профессор писал ему об этом, — но не одобрил намерения Володи. После вторичной просьбы, высказанной упрямо и настойчиво, начальник строительства сказал:

— Ты мне нужен как инженер, а не как сотрудник лаборатории… И я не уверен, что твой шаг есть результат серьезного размышления. Инженер Дубровин через год может стать видным человеком на стройке. Сотрудник лаборатории Дубровин будет до старости копаться в проблемах вечной мерзлоты. Во всяком случае, я могу отпустить тебя только после того, как развернутся работы на порученных тебе объектах. У меня нет сейчас человека для замены. Наладишь дело — поезжай хоть на Игарку.

Кольцов огорчился и не скрывал этого. Дубровин не был ему безразличен, он привык считать себя ответственным за судьбу Володи. Начальник строительства ничего не имел против Забавникова, уважал и ценил этого человека, но решение Володи перейти в лабораторию было совсем неожиданным и не вязалось с представлением о будущем Дубровина — одного из самых способных его, Кольцова, учеников.

— Старик заморочил ему голову, — пробормотал Кольцов, провожая взглядом уходящего от него Володю. — Возможно, он увлечется новыми объектами и забудет про лабораторию.

Разве знал Кольцов, что влекло теперь Дубровина к Забавникову! Володя никак не мог забыть лабораторию, и осенью, после второго неприятного разговора с начальником стройки, его отпустили. Уезжал с тяжелым чувством: Кольцов отругал его и не подал руки на прощание.

…Забавниковы, предупрежденные телеграммой, встречали Володю. Сергей Кузьмич шел навстречу с протянутыми руками, но Шура опередила отца: неожиданно для Володи и, очевидно, для самой себя, она бросилась к нему, уткнулась в грудь лицом и прошептала:

— Вы молодец, Володя, сдержали слово. — И другим голосом, подавляя смущение, спросила: — Зачем приехали, кто вас звал?

— Вы сами. Вы и гражданка Вечная Мерзлота.

— Ах она!.. А я не звала, вам приснилось.

В лаборатории говорили, что Дубровин привез с собой зиму. Еще вчера буйными красками полыхала осень: рыжими листьями на дубняке, красными на осине, золотыми на березе; как вышивка на гигантском ковре, повсюду среди серо-бежевой пожухлой травы торчали ярко-карминовые и ярко-синие саранки. За одну ночь все цветы осени скрылись под снегом. На землю пали морозы, от которых захватывало дыхание.

С первого часа этой зимы, отмеченной ребячьей беготней Шуры по свежему снегу взапуски с Тюпой, звонко лаявшим и вскидывавшим в собачьем восторге на воздух сразу все четыре лапы, начался особый период в жизни Володи Дубровина, период, запомнившийся навсегда во всех мелочах и пустяках.

Вернувшись домой теперь, после суровых испытаний войны, Володя перебирал в памяти разные подробности этой зимы как самое радостное впечатление. Если б его спросили, что такое счастье и было ли оно когда-нибудь в его жизни, Володя, наверное, рассказал бы об этой удивительной зиме, полной света, несмотря на то, что ночи были черными и долгими; полной тепла, несмотря на свирепствовавшую вокруг стужу. Именно тогда, не раньше и не позднее, он узнал, что такое дружба с товарищами по труду. Именно тогда он впервые и на всю жизнь узнал, что такое любимый и любящий человек.

Уже в день приезда Дубровина, едва улеглось возбуждение встречи, Забавников увел нового сотрудника в свой кабинет и без всяких предисловий сразу поставил перед ним задачу: быстро войти в курс всех дел лаборатории. Профессор сам подсчитал, какое время понадобится Володе, чтобы плотно войти в трудовую жизнь коллектива и занять в нем свое место. У Сергея Кузьмича были заранее перераспределены нагрузки, и ему не терпелось переложить часть ноши на Дубровина.

Еще в прошлый свой наезд Володя, знакомясь с лабораторией, не мог понять, каким образом горсточка людей справляется с такой громадной нагрузкой. Теперь, когда он прикоснулся к жизни лаборатории не в качестве гостя и соглядатая, а в качестве работника, ему стало ясно, что несоразмерность физических сил коллектива и решаемых им задач устранялась или почти устранялась высокой культурой труда Забавникова и его помощников, помноженной на их энтузиазм и удивительную привязанность к своей молодой науке, которая пока только все забирала у них и совсем не умела благодарить.

Время было расписано по минутам, и расписано не табелем, не инструкцией, а глубочайшей заинтересованностью в деле.

Там и сям были расположены колодцы и буровые скважины на глубине от тридцати до ста метров; в них неотступно вели наблюдения за температурой почвы, трижды в день производя замеры. На опытных площадках непрерывно изучались зависимость температуры почвы от характера наружного покрова — растительного, снежного и искусственного; тут же проверялось, какое воздействие на температурный режим грунтов оказывают специально заглубленные в почву изоляционные щиты из дерева или из торфа. По нескольку лет и ежедневно изучались все изменения, происходящие в десятках жилых отапливаемых зданий, построенных в разное время и различными способами. Все время проверяли, как восстанавливается вечная мерзлота в скважинах, пробитых на большую глубину «паровой иглой». С помощью созданных в лаборатории приборов вели наблюдения над пульсацией и пучением почвы, над динамикой верхнего слоя грунта, подверженного сезонному промерзанию и оттаиванию. Тщательно и надолго вперед продуманными опытами помощники Сергея Кузьмича выясняли условия электрических заземлений в мерзлые грунты и производили электроразведку вечной мерзлоты. Все до одной наледи на ближайших реках и дорогах были на учете и под контролем лаборатории.