Василий Ажаев - Предисловие к жизни

Увлажненными глазами озирал Дубровин освеженную и словно умытую тайгу. На душе у него было нестерпимо грустно. Это душевное беспокойство — едва ли не самое возвышающее душу из всех человеческих чувств — неизменно являлось к нему теперь, когда он оставался один.

Его потянуло к реке, которая была столь зеркально спокойной, что казалась остановившейся. Тут, на отлогом берегу, росло особенно много диких роз. Он долго смотрел на кусты, трогал розовые лепестки, осыпавшиеся на землю от его прикосновения…

Володя вернулся в лабораторию, взял лопату и снова пошел к реке. Неподалеку от огромной березы он спустился с отлогого берега к воде и стал снимать лопатой чуть заметный холмик из дерна и земли. Все тут, оказалось, переплели корни, и ему пришлось разрубать их. Наконец он добрался до тройного настила из досок и разобрал этот настил. Перед ним открылся глубокий колодец, откуда пахнуло холодом.

Внутрь уходил трос, подвязанный к корневищу, протянувшемуся к колодцу от большой березы. Дубровин схватился за обледеневший трос и стал осторожно тащить его. Что-то очень тяжелое висело на тросе в колодце. Одному было почти не под силу поднять груз, но Володя не хотел отказаться от своей затеи. Трижды он брался за трос и трижды отступался, ободрав до крови руки. Все-таки ему удалось довести дело до конца. Он вытащил и положил на траву большой, правильной кубической формы кусок прозрачного льда и теперь уже не мог оторвать от него глаз: во льду цвел, рдел и словно бы излучал свой пряный запах розовый куст. Казалось, он тянулся к свету и солнцу каждой своей веткой, каждым лепестком.

Затуманенные глаза Володи увидели в прозрачном куске льда сквозь тысячу четыреста военных дней то, что теперь должно было навсегда остаться в ледяном оцепенении.

Вот в такой же летний день, полный тепла, солнца и буйного цветения роз вокруг, Шуре пришла в голову мысль впаять в лед куст роз и опустить его в заброшенный колодец, где прежде они вели наблюдение за мощной ледяной линзой, пролегавшей под берегом реки. Сначала это походило на детскую забаву, однако, когда Володя опустил розовый куст в большой квадратный бак с водой, заморозил воду и розы оказались во льду и они вдвоем принесли этот кусок льда сюда, Шура увидела в этом более глубокий смысл.

— Пусть эти розы не увянут вечно, как наша любовь, — сказала она серьезно. — Изредка мы будем извлекать этот лед из колодца и проверять, цела ли, не завяла ли наша любовь.

Володя пристроил ледяной куб в деревянную рамку, обвязал тросом и хотел опустить вниз, но она удержала его за руку:

— Подожди, дай полюбоваться! Видишь, как красиво это кажется во льду, не оторвешься! Ну, теперь опускай, а то лед тает, — она засмеялась, — и убывает наша любовь…

Шура, помогая Володе опускать груз в колодец, обнимала его за шею и заглядывала в глаза.

— Помнишь историю Меньшикова? — спросила она.

Шуре вспомнился рассказ Сергея Кузьмича о том, что тело сподвижника Петра Первого, Меньшикова, похороненное в Сибири на Оби и вырытое почти через сто лет, оказалось нетленным.

— Ты знаешь, — продолжала Шура, — людей надо было бы хоронить в вечную мерзлоту. Когда-нибудь наука научится ведь воскрешать умерших, как отец сумел воскресить этих ракообразных, пролежавших в вечной мерзлоте тысячи лет! Наверное, только не всех людей надо будет воскрешать…

Володя пожал плечами и улыбнулся: необычной была мысль обо всем этом для них, полных здоровья и жизни.

— Но ты не смейся, — закрыла она его губы своей мягкой розовой ладонью. — Разве не интересно было бы воскреснуть через столько-то лет и взглянуть на коммунизм, на жизнь наших потомков? Ведь нас с тобой стоит воскрешать, правда?

— Правда! — согласился он, улыбаясь. — Но хорошо, что нет нужды воскрешать ни тебя, ни меня. Давай жить по сто лет, а потом будет видно.

Они посидели у реки обнявшись и вскоре отвлеклись от всего того, что относилось ко льду, к холоду, к мерзлоте, к смерти. Жизнь буйствовала вокруг и внутри них!

И вот теперь человека не было. Даже праха его не осталось. А цветы оставались цветами. Нетленной была и любовь, иначе он не пришел бы сюда.

Володя очнулся от прикосновения чьей-то руки к плечу. Над ним, склонившись, стоял Сергей Кузьмич. Он смотрел на розы во льду. Под жаркими лучами поднявшегося солнца лед быстро таял, будто истекал слезами.

— Ее цветы, — тихо сказал Володя. И тут, заметив, что ледяной куб тает, он, торопясь, опустил лед в колодец и аккуратно закрыл снова деревянным настилом, затем землей.

Старик стоял и смотрел на его работу, и ему казалось, что это тело дочери, перенесенное из белорусского пограничного села, опускают в землю.

— Она будет всегда жить здесь, — сказал Володя старику, встретившись с его взглядом. — Вот здесь, — он прижал свою руку к груди.

— Спасибо тебе, Володя, — сказал старик и, подождав, вздохнул: — Только ты не замыкай сам себя в лед печали и тоски, не отказывайся от жизни, голубчик, не сторонись ее. Жизнь не может стоять на месте, и все в ней наверстывается…

Володя удивленно посмотрел на Сергея Кузьмича. Не проронив больше ни слова, они вернулись домой.

…Через час Дубровин в полной военной форме, при орденах, в сопровождении Забавникова вышел на станцию. Ординарец нес за ним небольшой чемодан и заплечный мешок. Солнце совсем уже поднялось и жгло прямыми, безжалостными лучами.

На станции, где остановились сразу два воинских эшелона, жизнь шумела сотней человеческих голосов. Солдаты и офицеры, загорелые и возбужденные, бегали по платформе, высовывались из окон вагонов, сидели на ступеньках и прямо на земле. Дубровин распрямился. Он понял, что ему очень не хватало все эти дни привычной военной обстановки и солдат, с которыми он сроднился в походах.

Володя долго гулял по станции с Сергеем Кузьмичом. Старик с неизменным удовольствием отмечал, как горячо приветствовали и провожали взглядами его зятя встречные офицеры и солдаты. Сергей Кузьмич и сам часто на него поглядывал. Твердый и строгий взгляд, энергичная, четкая речь, резкая, стремительная походка даже во время прогулки. А где же тот Володя — почти юноша, с мягкими чертами лица и такими добродушными, открытыми глазами, — где Володя, которого знала Шура.

Раздались сигналы к отправлению поезда.

— Еще один поход за жизнь, против смерти, — сказал Сергей Кузьмич и крепко обнял Володю. Где-то в груди чуть слышно снова, как при встрече, затрепетало в нем рыдание, но он сумел подавить его. — Скорей возвращайся. Я буду ждать тебя здесь, на этой станции.

— Скоро вернусь, дорогой, и снова пойдем в поход за жизнь, против смерти, против вечной мерзлоты, — ответил Володя.

Они понимающе улыбнулись друг другу, и Володя, не оглядываясь, поднялся по ступенькам в вагон.