Василий Ажаев - Предисловие к жизни

…Поезд давно ушел, а старик еще долго стоял на платформе, не замечая палящего солнца, и смотрел, смотрел вслед поезду, приподняв сутулые плечи и опираясь на свою металлическую трость с молоточком вместо рукоятки.

В городе далеко не все знали его в лицо, но вряд ли нашелся бы такой дом, где бы его не любили. Он был популярной личностью, Дмитрий Афанасьевич Грезин! Пожалуй, его известность среди жителей города и края могла сравниться лишь с шумной, внезапно возникшей известностью центра нападения здешней футбольной команды «Зенит» Володи Костюшина.

Свою удивительную популярность Дмитрий Афанасьевич заслужил не чем иным, как голосом. Грезин — диктор и артист радиокомитета; он торжественно оглашал на весь край передовые «Правды» и важнейшие правительственные постановления, проникновенно читал стихи и рассказы, а в ночных радиоконцертах участвовал как исполнитель старинных романсов и советских лирических песен. Про голос Грезина говорили, будто он способен передать и мягкую задушевность доброты, и заразительность искреннего веселья, и звенящую медь грозного гнева. Больше всего нравились радиослушателям грезинские чтения рассказов о любви, которые никогда не умирают, поскольку не умирает в мире сама любовь. Литературные композиции Дмитрия Афанасьевича пользовались неизменным успехом; последняя из них, по рассказу Куприна «Гранатовый браслет», произвела на всех, можно сказать, сенсационное впечатление.

Грезин получал письма с выражением благодарности и просьбами прочесть какое-нибудь произведение либо с просьбой высмеять то или иное зазнавшееся или обюрократившееся должностное лицо. А после чтения «Гранатового браслета» письма посыпались пачками.

И не только писали Грезину, к нему приходили совершенно незнакомые люди — лично поблагодарить за доставленное удовольствие. Дмитрий Афанасьевич радушно встречал поклонников и окончательно покорял их приветливостью и просто своей жизнерадостной внешностью рослого, плечистого красавца с открытым веселым лицом, которое, казалось, ни на одну минуту не покидала белозубая ослепительная улыбка. «Какой хороший и обаятельный человек!» — говорили люди, с сожалением покидая Грезина.

Дмитрий Афанасьевич, растроганный всеми этими признаками внимания, не без торжественности сказал товарищам на очередной летучке в радиокомитете:

— Я счастлив, что мой голос проникает в самые отдаленные уголки нашего края и мое скромное чтение трогает сердца замечательных советских людей. О чем еще может мечтать простой диктор, рядовой артист, влюбленный в искусство.

— Ты только не зазнавайся, — заметил ему на это председатель радиокомитета, крупный и грузный мужчина, славившийся в коллективе своей неспособностью улыбаться. — Так что, товарищи, поставим на завтра в ночную передачу Грезина с «Гранатовым браслетом»? — спросил он, не отрывая глаз от заявок, представленных заведующими отделами.

Никто не возразил, и председатель начертал цветным карандашом жирную «галку» в программе передач.

— Может быть, Грезину не выступать больше в дикторских передачах, поскольку он у нас знаменитый артист и специалист по любви? — неожиданно спросила сидевшая у двери диктор Погорельцева.

Сотрудники зашумели, кто-то рассмеялся. Председатель постучал карандашом по столу и уставил тяжелый взгляд на пожилую, обычно тихую женщину, задавшую вопрос.

— Что вы имели в виду сказать своей репликой?

— Грезин читает шикарные рассказы, поет романсы, а вслед за тем обязан тратить время и голос на разные скучные заметки. Не лучше ли избавить «заслуженного» артиста от будничной прозы?

Снова зашумели вокруг, и кто-то опять раскатисто захохотал, но председатель невозмутимо продолжал обозревать худощавое и усталое лицо напарницы Грезина.

— Вам не нравится дикторское чтение Дмитрия Афанасьевича или его литературные композиции? Объяснитесь, пожалуйста. Из вас приходится клещами вытягивать каждое слово.

— То и другое не нравится! — воскликнула Погорельцева. — Дикторские передачи Грезин делает небрежно, презирая их, так сказать, с высоты своего артистического величия.

— Ну, а его «Гранатовый браслет» почему вам не по вкусу? — недовольно спросил заведующий литературным отделом. — Он всех пленил.

— Вот этого-то я и не понимаю. Манерно, фальшиво, безвкусно. Меня от этого чтения передергивает. И вообще, не Грезину проповедовать чистую любовь.

Общий шум был ответом на слова Погорельцевой.

— Чем так провинился бедняга Грезин перед вами? — засмеялся заведующий литературным отделом. — Или вы случайно увидели, как он пьет пиво?

— Завидует, и больше ничего! — поднявшись, крикнул Грезин. — Сами только и можете механически гундосить простенький текст, а если кто-то другой умеет делать больше, вас, видите ли, передергивает. Меня буквально корежит от вашего скрипучего голоса, и то я терплю.

Разгоралась крупная перебранка; летучка, что называется, сошла с рельсов. Однако председатель быстро навел порядок с помощью своего толстого карандаша. Он обвел всех задумчивыми глазами и снова остановил их на Погорельцевой.

— Вы все сказали? — спросил он после паузы.

— Все, — кивнула головой женщина, видно, сама недовольная своим неожиданным выступлением.

— Ваше замечание не очень-то убедительно прозвучало. Эмоции есть, аргументов нет. Радиослушатели, если судить по отзывам, с вами не согласны…

— Зависть! Простая зависть! — перебил его Грезин.

— Этого я не говорил, — с неудовольствием возразил председатель. — Итак, продолжаем…

Но Дмитрий Афанасьевич не мог примириться с таким результатом спора и настойчиво попросил у собравшихся разрешения прочесть одно, по его мнению, необыкновенное письмо.

— Я не думал его обнародовать, и только наскок Погорельцевой вынуждает меня прочесть вам письмо, хотя бы в выдержках.

Его напарница в этот момент поднялась и вышла, надо полагать — в порядке демонстрации. «Тем лучше», — решил про себя Грезин и прочел письмо, полученное им от радиослушательницы. Даже и в выдержках оно произвело на всех сильное впечатление.

— Что ж, еще одно очко в вашу пользу, Грезин, — сказал председатель и пожал плечами: — Странно вела себя Погорельцева, крайне странно. Очень серьезная женщина, но… — Он посмотрел на Грезина и посоветовал: — Вы сберегите письмо, оно пригодится для отчета.

«Для отчета! — усмехнулся Дмитрий Афанасьевич про себя. — Нет уж, письмо это вовсе не для отчета».