Василий Журавлёв-Печорский - Федькины угодья

Аннушка тоже в панице, пимах, совсем непохожая на ту, что я вижу каждый день, блеснув белыми, как снег, зубами, попросилась ехать вместе с оленеводами.

— Куда? — спрашиваю.

— Песца гнать. На Большое озеро.

Загонов при мне не проводили. Забыв о том, что разрешения на промысел еще не получено, я дал радистам сигнал, что явлюсь вечером, и быстро накинул малицу.

— К себе возьмешь?

— Саво! Хорошо, значит. Вместе поедем.

Только снег из-под копыт полетел. Полоз нарт наскочил на кочку, чуть не выкинуло меня в снег. Стараясь удержаться, обхватываю Аннушку за плечи, левой рукой цепляюсь за нарты.

— Не балуй! — Мой ясовей гикнул на оленей, взмахнул хореем, и мы еще быстрей понеслись навстречу алой полоске на горизонте.

Окрики, женский смех, визг, гиканье. Вскоре откуда-то появилась гармонь, запела про мужика, бегущего по деревне, поддергивая подштанники. Это Забоев завоевывал авторитет своего в доску парня.

Упряжки заворачивали влево, описывая большую дугу. Я не заметил, как мы вернулись к станции и снова помчались в тундру, но уже ближе к озеру. Наконец, я понял замысел охотников: упряжки шли по кругу, в какой-то точке передняя догонит замыкающую. Круг замкнулся, когда я уже освоился, намотал на правую руку вожжу и правил упряжкой, как настоящий ясовей. Правда, олени дважды сбрасывали меня в снег, тянули волоком по кочкарнику, щеку в кровь изодрал.

— Саво! Саво!

— Тебе хорошо смеяться, а мне каково…

— Снежку приложи! — моя помощница взяла горсть рыхлого снега, потерла мне щеку. — Саво!

— Спасибо, Аннушка. Прошло! — Вожжу не выпускаю из руки. Олени снова несутся вовсю. Вот послышался окрик. Остановка. Вижу, как по гладкому льду озера мечутся песцы. Убежать они не могут: лапы скользят. А на берегу люди, собаки. На какую-то минуту в сердце закрадывается сомнение, хорошо ли мы делаем, но Лаптандэр опытный промысловик, Семен тоже специалист. Они знают, что предпринять.

Несколько охотников спустились на лед и с колена, словно не целясь, в упор стреляют по песцам. Через какие-то минуты охота закончилась. Женщины собрали трофеи, уложили их на нарты, и упряжки, теперь уже кто как хотел, понеслись к станции. Садясь на краешек нарт, я заметил на кромке морского берега темную точку.

Наверно, Ванюта идет. Старик не признавал езды на собаках, надеялся на свои силы. Продукты взять хочет про запас. Не догадались сами подкинуть.

Больше полусотни песцов лежало на снегу около станции. Лаптандэр, услужливо кланяясь Семену, сортировал их. В стороне лежало еще десятка три песцовых тушек.

— С промыслом тебя, начальник!

— Ты настоящий охотник, Лаптандэр. Еще загоны будем делать, тебе поручу.

Семена развезло от быстрой езды, он пошатывается. Оба покачиваются. Хвалят друг друга. По плечам похлопывают, чуть не целуются. А охотники не радостны. Собрались около крыльца, хмурятся, гутарят о чем-то между собой. Перевести некому. Аннушка домой убежала. По жестам понимаю: чем-то недовольны. Песцов оставили на снегу. Все разошлись по комнатам доканчивать выданную авансом водку. Вскоре поселок огласился пьяными песнями. Охотники спали, лежа на полу поперек коридора, прислонившись к стене, по углам, за столом, ползали около крыльца, пытаясь подняться.

В это время пришел Ванюта. Потягивая трубку, остановился около лежащих на снегу песцов, пересчитал их, выпрямился, словно его хлестнули вожжой по спине, по-петушиному вздернул голову и шагнул к заведующему. В коридоре он встретился с Лаптандэром, долго говорили о чем-то, спорили, кажется. Бригадир оправдывался, кивая головой на двери Забоева. Я не выдержал, спросил Ванюту, о чем речь.

— Телеграмма была? — спросил он.

— Какая?

— На отстрел.

— Не поступала, Филиппович, — признался я, хотя радисту и не положено рассказывать, что проходит через его руки. Ванюте можно было довериться. Тихо жил человек, незаметно, любили его все за открытую душу, за прямоту.

— Они говорят, ты вчера принял.

— Нет, Филиппович. Не было такой телеграммы.

Хлопнула дверь. Это было так не похоже на доброго Ванюту. В кабинете поднялся шум.

— Ты худой человек. Лаптандэра в тюрьму надо. Тебя в тюрьму надо, уйди из тундры, — кипел Ванюта.

Те песцы, что лежали в стороне, были добыты напрасно: мех еще не вызрел. Остальные еле тянули на третий сорт.

Первое место хотелось Семену по тундре занять, да споткнулся на подлоге. Станция выскочила из числа передовых за громадный штраф. Его бы из собственного кармана начальству платить — польза бы!..

Комиссия из центра приехала. Судить хотели Семена с Лаптандэром за организацию массового браконьерства, но одного пожалели за молодость, другого за то, что первым когда-то в колхоз вступил. Лаптандэр тут же признался: больше трехсот песцов загублено.

— Сказал бы, что разрешение получено, не тягали бы до самой весны, все сошло бы с рук, премию получили бы. Лишняя она тебе, что ли? — Семен сердился на меня. А когда комиссия закончила дело и директор конторы «Заготживсырье» дал указание передать станцию в другие руки, он и совсем со мной разговаривать перестал.

— Директорствуй! — сказал он на прощанье. — Посмотрим, как будешь промысел налаживать.

Вскоре и впрямь меня по радио на переговоры вызвали с окружной конторой.

— Пачпорт получил? — услышал я знакомый голос.

— Нет, — отвечаю. — Здесь он не нужен.

— Ладно. Без него обойдемся. Принимай станцию.

— Растрату сделаю, кого прокурор за шкирку потянет?

— Никого. Будь здоров, земеля. Акт о приемке станции не забудь выслать. Пушнину отгрузи, а не то… — В эфире раздался треск, и я больше ничего не слышал.

Зря упрекал Семен. Не хуже, а лучше, чем при нем, песца добывали. Ключами бренчать, квитанции выписывать, дебет-кредит по тем масштабам подводить — всему этому я быстро научился. А определять сортность песца уже умел. Дунь на ворс — видно, какая шкурка. Когда возникали трудности, то охотники сами говорили: «Вторым нельзя, а третьим пойдет, с надбавкой». Иногда и наоборот подсказывали: «Бери первым — не ошибешься».

Совпадало. Все сошлось за год, хотя через мои руки сотни шкурок прошли.

«Ты худой человек! — так сказал тогда Ванюта и еще раз повторил эти слова при отъезде Семена. — Себя обворовал, нас обманул, Москву обманул».

Для Ванюты в слове «Москва» заключалось все хорошее, что он знал в жизни.

Весна началась рано, но затянулась до конца мая. Ветер, метели, холода измучили всех. Много колхозных оленят погибло: важенки теряли их в снегу. И попробуй найди олененка в метель. Даже оленные лайки не помогали.

Уже тепло ударило, когда к нам еще раз заглянул Лаптандэр. Он шкуру волка привез. Странная это была шкура: облезлая, седая. Громадный был зверь.