Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

Это был Мамбет. Он всегда говорил горячо и громко. И на этот раз, услышав голос Мамбета, к нему стали собираться соседи.

— Нам все равно, как бы тебя ни называл этот уполномоченный, — говорил Мамбет Сапарбаю. — Для нас ты по-прежнему свой человек, Сапарбай, и никто не посмеет обвинять нас в чем-либо, если мы станем спрашивать у тебя совета. Когда приезжал товарищ Саламатов и агитировал нас вступать в артель, то он говорил, что это воля каждого, желаешь ты идти в артель или нет. Закон за это не преследует. А теперь появился список Калпакбаева. У меня записали все, даже собаку. А сам он не хуже прежних болушей, как огонь, носится на иноходце вверх и вниз по аилу и грозится всех поголовно выслать на Орол. Что же это такое, Сапаш, как это понимать? Или таков закон советской власти, или же это закон Калпакбаева из его потрепанной, как кошма, книжки?

Сапарбай спокойно сидел на коне, стараясь не выдавать своего возмущения, он только слегка улыбнулся горькой усмешкой:

— Что вам сказать, Маке? Мне тоже это непонятно: что ни скажи, сразу же апартунусом становишься. Однако как бы там ни было, а то, что все бедняки-дехкане должны собраться в артель, — это правда. А больше я ничего не могу сказать.

Кто-то недовольно проворчал:

— Да если бы это по нашему согласию, кто бы отказался, кто бы пошел против закона!

— Верно это! — вставил Мамбет. — Не дают нам собраться с мыслями, обдумать по-своему. Даже когда с одного места кочевали на другое, сперва разведывали путь, а уж потом снимались со старого стойбища. А это что же за спешка такая, не дают даже времени раскинуть умом, посоветоваться с собственными ребрами.

— Тут советуйся, не советуйся, а вступать в артель надо, Маке, — отвечал Сапарбай. — А насчет пути на новое место не беспокойтесь, народная власть не поведет вас к плохому.

— Конечно, это так, Сапаш, и мы тебе верим, когда мы не верили тебе!

— Ну вот и надо собираться в артель, вступайте, медлить нечего!..

Сапарбай ехал по улице и думал: «Эх, Калпакбаев, сколько ты ни стараешься сделать меня апартунусом, а народ все равно не отошел от меня!»

После разговора с людьми Сапарбай повеселел, приободрился. Вдруг его кто-то позвал. Это был Оскенбай.

— Ой-о, Сапаш-джан, дорогой мой, постой, заверни к нам!

— Благодарю бога, что глаза мои видят тебя, Сапаш, — чуть не плача, жалобно заговорил Оскенбай. — С тех пор как появился этот самый начальник, как, бишь, его… в аил словно прилетела черная бабочка… Мы все — и наш черный бычок, и Камила, и сам я — записаны в список. О Сапаш-джан, скажи правду: чем все это кончится?

— Не беспокойтесь, Осеке, все будет в порядке, все кончится только хорошим!

— Ну, дай бог масла в твои уста! Только бы не угнали нас в сторону «Пойдешь — не вернешься»!

Сапарбай невольно рассмеялся.

— Пустое, не думайте об этом, не тревожьтесь: если и будут кого выселять, то прежде всего этих самых черных бабочек, наших врагов, будут гнать отсюда.

— Масла в твои уста, дорогой.

— Вам тоже масла в уста. Видит бог, этот Калпакбаев и есть самая настоящая черная бабочка. Довелось бы посмотреть, как он будет отвечать перед законом за свои неправильные дела.

— О-о, Сапаш-джан, нехорошие дела творит он!

— Каждый отвечает за себя, Осеке. Вы ни о чем не думайте, будьте всегда честным, как и были. Пусть ваш черный бычок будет справным, пусть Камила ваша не омрачается. Увидите, все будет на своем месте, верьте мне, Осеке!

— Верно, верно, кому верить, как не тебе, Сапаш-джан. Пусть бог пошлет тебе долгой жизни.

Только было отъехал Сапарбай от дома Оскенбая, как кто-то неожиданно окрикнул его хриплым, злым голосом:

— Эй, собака! А ну, постой!

Сапарбай резко обернулся и увидел Курмана, идущего напрямик по огороду.

— Постой, обожди, говорю… Или вы все думали, что избавились от меня… Избегаете!

Сапарбай добродушно ответил:

— Салам алейкум, Курман!

— Ты мне не заговаривай зубы, никто не изголодался еще по твоим саламам. — Курман был бледен, глаза пьяные, мутные, красные, он еле держался на ногах. — Ты… ты… избегал меня… а?

— Когда, что ты мелешь?

— А то как же, ведь я прихвостень Саадата… Ты давай подальше от меня…

Разозленный Сапарбай резко оборвал его:

— Не болтай, Курман! Если ты и был когда-то прихвостнем, то я теперь апартунус. Подальше держись от меня.

Курман заговорил тише:

— Что? А мне наплевать. Ну и дурак ты, слушай… Ведь джигит настоящий то едет на верблюде, то ходит пешком. Знаю, ты теперь апартунус… И все равно я твой товарищ, да! А ну, давай иди за мной! Пойдем к нашему Имаке бузу пить.

Шатаясь, Курман подошел к лошади и взял ее за чумбур.

— За мной, дурак!

— Отпусти, что скажут люди!

Но Курман не хотел слушать, он тянул лошадь Сапарбая и бормотал:

— Я сам поведу тебя в сатсиал! Вы не знаете меня, вы все дураки… Пойдем, пойдем, все лучшее в жизни — в доме Имаке.

Бюбю славилась теперь своей бузой, она у нее обычно получалась густой и крепкой. Сегодня же, как назло, буза не удалась, зелье как следует не перебродило и было кислым и безвкусным. Люди пробовали бузу, плевали и уходили, ругаясь. Иманбай, мрачный и насупленный, полулежал в углу, прикрывшись кожухом. Он с самого утра даже не приподнял головы, не проронил ни слова. Неспроста он был в таком удрученном состоянии, было над чем призадуматься. После того, как группа комсомольцев записала его семью в артель, он житья не давал Бюбю. И без того не сладко приходилось Бюбю, она несла на своих плечах все семейные тяготы. Сейчас ей было вдвойне обидней за неудачную бузу.

— Когда мужчина в доме становится непутевым, это не приводит к добру. Ты таскал меня за волосы, — хотел, чтобы тебя исключили из списка, куда записан весь народ поголовно, а теперь даже буза толком не бродит. Кто теперь будет приходить к нам в дом, да ни один человек не ступит ногой! Айсарала, за которую ты дрожал, как за свою жизнь, стоит голодная, твои дочери ходят голые, им даже нечем прикрыть тело. Вот и лежи теперь в углу, как бирюк, посмотрим, много ли ты вылежишь!

Иманбай не возражал ни слова: знал, что когда виновен, так уж лучше молчать. Иногда только шевельнется, вздохнет и снова затихнет.

С грохотом отворилась дверь, и послышался голос Курмана:

— Бюбю-джене, наливай нам бузы!

Иманбай затаил дыхание. «Если уж Курману не понравится буза, то тогда все пропало, житья мне не будет!»

— Ну, джене, побыстрей, наливай нам с Сапарбаем по полной…

— Бузы нет! — ответила смущенная Бюбю. — Не перебродило…

— А-а, наплевать! Нам все равно, наливай!

— Да как же вы ее будете пить, милые мои, в рот не возьмешь!

— А вот посмотришь, запросто! Мы сюда вместе с Сапарбаем пришли. Что тебе жалко, что ли, пить-то мы будем! Наливай, не томи душу!