Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

Знакомый его — краснощекий, полный человек среднего роста, с золотым зубом. Зуб этот ярко сверкал, когда он улыбался. Он постоянно посещал эту чайхану, где пил крепкий чай, ел плов и подолгу отдыхал.

Хозяин чайханы — долговязый, худой, как кощей, узбек. На голове у него была кокандская тюбетейка, заношенная, прокопченная, с набившейся в швах грязью. Передник его из грубой бязи, повязанный на поясе, тоже был грязный и замусоленный. Чайханщик заваривал чай в белых и круглых, как гусиные яйца, чайниках, зычно покрикивая при этом:

— Хе-э, жирный плов, густой чай!

Увидев возле Калпакбаева его спутника, чайханщик льстиво осклабился:

— Хе, друг мой!

— А, друг! — ответил ему знакомый Калпакбаева. Они заняли места на паласе, разостланном на полу.

— Слушаю вас, друг мой! — с готовностью склонился чайханщик.

— Гость у меня!

— Что угодно? Жидкого или густого?

— Жидкого.

— Хоп! Горячего или холодного?

— И то и другое!

— Хе, хоп! Красного или белого?

— Сам знаешь!

— Хоп-хоп! Как всегда, ясно! — засуетился чайханщик. Вскоре он принес на подносе две горячих лепешки, две пиалы и чайник зеленого чая. После этого они понимающе переглянулись друг с другом.

— Э, друг мой!

— Слушаю, что угодно?

— Сверни-ка шейку!

— Хоп! — отозвался чайханщик. — Если желаете, мой друг, то нет ничего прозрачней, чем белое молоко перепелки!

Двумя ударами узловатой ладони чайханщик ловко выбил пробку из пол-литровой бутылки.

— Друг мой, плова на три рубля!

— На три рубля?

— Сам знаешь!

— Хоп-хоп, знаю, знаю. Однако не будем об этом!

Калпакбаев был очень поражен взаимоотношениями между своим знакомым и чайханщиком. С помощью знакомого он быстро устроился на работу в аппарат райисполкома. Как и следовало ожидать, Калпакбаев заважничал с первых же дней. Он приходил в чайхану и, грозно насупившись, заказывал чай и плов и вел себя, будто бы был здесь, в чайхане, полным хозяином.

Раза два он даже не заплатил за плов.

— Получите потом! — надменно говорил он и уходил.

Первые дни чайханщик робел, принимая его за важное лицо.

— Хоп-хоп, аксакал, только не забывайте! — говорил он.

Но со временем чайханщик раскусил, что за человек был Калпакбаев.

— Расплатитесь-ка, друг, за долги! — потребовал он однажды и не выпускал его до тех пор, пока не получил деньги.

Калпакбаев постарался не показать своего возмущения, но решил припугнуть дерзкого чайханщика:

— Как так, я работаю в исполкоме! Что за беспорядок: плов сырой, чай холодный, а денежки получаешь наши, государственные.

Чайханщик на это даже бровью не повел.

— Не нравится — не ешьте плов, не пейте чай, вас никто не принуждает, аксакал.

— Что-о! Ах ты, торгаш, кровосос! Ну подожди, вспомнишь еще меня, когда я принесу тебе извещение об уплате налога!

И ушел, хлопнув дверью. Выйдя на улицу, Калпакбаев обозлился еще больше: «Ишь ты, здесь даже крыса базарная, торгующая чаем, и та не имеет уважения к человеку! Все они спекулянты продажные! То ли дело у нас в горах, — там народ почтительный, на начальство глаз не поднимает, не то чтобы пререкаться! Приедешь в аил, там все тебе почести: и барана зарежут и лошадь твою накормят и почистят, а здесь!»

С горя он осушил целую бутылку водки и, опьянев, долго еще ругался и грозился:

— Ах, ты! Все вы спекулянты продажные! Ну, покажу я вам!

Случалось ему выезжать в командировки в районы, и там он при виде местных девушек и молодых женщин смотрел на них с волчьим вожделением. «Черт возьми, какие у них красивые женщины!» — думал он, загораясь похотливой страстью.

Если в доме, где ему приходилось останавливаться, была молодая женщина, он многозначительно подмаргивал ей и при удобном случае щипал за мякоти ляжек.

— Ай-и! Разве начальники бывают такие, как вы? О боже! — шарахалась женщина. Но Калпакбаев не терялся:

— Не бойтесь! Начальники умеют крепко любить! Лучше…

— О боже, что вы говорите!

— Сердце мое — ваше!

— Да оставьте, как вам не стыдно!

— Я вам подарю шелковый платок!

— Отпустите! Я не просила подарков.

— О, вы очень боязливая женщина.

— Ну что ж, если вы такой смелый, можете попробовать, но муж заметит — прирежет на месте!

И в самом деле, однажды он едва унес ноги от разъяренного мужа. С тех пор при виде мужчины с ножом у пояса сердце его уходило в пятки. Так жить было невыносимо. Калпакбаев освободился от работы и, садясь в поезд, недовольно буркнул:

— Больше здесь моей ноги не будет!

С тех пор прошло девять месяцев, и сейчас он как ни в чем не бывало сидел, довольный приемом, оказанным ему Саадатом. Много было сказано, говорили откровенно, не стесняясь.

— Вот так, дорогой Саадат! Поживешь, поработаешь с мое, многое узнаешь. На юге я был в большом почете. Надо куда поехать — пожалуйста, есть фаэтон! Южане — народ, сродственный по характеру узбекам. Приедешь в кишлак, они принимают тебя с поклоном, прижимая руки к сердцу: «Добро пожаловать!» О-о, они богато живут! Куда ни глянешь — чайханы, ходишь только по коврам. Но они хитрые и льстивые. Бывает и так. Встречает, улыбаясь: «Добро пожаловать. Что угодно: плов, манту? Окажите милость!», а сам уже нож достает из-под полы. Ну, трусить тогда не надо. Беру тремя пальцами плов, отведаю, брошу на поднос зелененькую пятерку. Вот и все! Тогда не тронет!

Слушая своего друга со скрытым недоверием, Саадат тем не менее счел за лучшее выразить на лице восхищение:

— О, что и говорить, товарищ Калпакбаев. Хорошо, когда на лоб сядет счастье, а в руки придет власть!

— Эх, можно было и не уезжать из Оша! Но хотя там и почести, а свой край милее, здесь воздух чище и прохладней. А главное, здесь у меня верные друзья, такие, как ты… Ничего, со мной не пропадешь, будь уверен!

С той памятной поры, когда Саадат провалился на выборах, он заметно приуныл и, казалось, отошел от всех дел, но уязвленное самолюбие не давало ему покоя: как червь незаметно для глаз подгрызает изнутри плод, так и Саадат исподтишка старался подорвать авторитет неугодных ему активистов. Особенно он возненавидел Сапарбая, следил за каждым его шагом, всячески старался его опорочить, не брезгуя при этом даже грязными бабьими сплетнями. Саадат до того был пропитан мстительной, мелочной злобой, что, когда Сапарбай смеялся, он горевал, когда тот хмурился, он торжествовал. И ему больше, чем кому-либо другому, было на руку появление в аиле Калпакбаева. Обвинив Сапарбая в «оппортунизме» и несколько подорвав доверие к нему, Калпакбаев тем самым помогал Саадату. Только за одно это Саадат был донельзя благодарен Калпакбаеву и готов был сделать все для него. Впрочем, он уже и делал кое-что. Когда в разговоре подвернулся подходящий момент, Саадат, играя на самолюбии Калпакбаева, намекнул: