Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

— Эй, аилчане, довольно кричать и спорить! Послушайте меня! — предложил он. — Мне кажется, вы не желаете друг другу уступать, жалко вам отдавать такую должность человеку из другого рода. Вы все знаете, что у меня из близких только брат мой Шарше. Больше у меня никого нет. Мы — две семьи из рода Кушчу, которые прижились среди вас. Раз так, то, если вам этого не жалко, дайте эту должность мне. Я одинаково близок и далек и тем и другим.

Люди рода Батыра и эшимовского рода, никак не желавшие уступать друг другу председательство, не думая о последствиях, сразу же ухватились за эту спасительную мысль.

— Правильно, пусть будет председателем Мендирман! — дружно вскричали все.

— А что! Бедняк из бедняков, ему и быть!

— Главное, что он не будет тяготеть ни к тем, ни к другим!

— Верно, Мендирман самый подходящий!

Вот таким образом и был избран председателем Мендирман. Сам он хотя и был бедняком, но лодырь был отменный и всю жизнь мечтал о власти. Корыстолюбивый, мелочный и мстительный, он мог, когда это было выгодно, и лгать, и изворачиваться, и льстить. Особенно старался он показаться начальству. Когда на собрание приезжал кто-нибудь из волости, Мендирман кричал больше всех: «Да здравствует свобода, давшая равенство нам, батракам!» Делалось это им для того, чтобы лишний раз обратить на себя внимание, но стоило ему оказаться наедине с близкими людьми, как Мендирман уже поддакивал влиятельным в аиле аткаминерам. Председательство в артели он представлял себе примерно так же, как аткаминерство. «Главное, чтобы камча была в крепкой руке, да ругать их надо, чтобы повиновались!» — думал он. И уже на другой день после своего избрания Мендирман возомнил себя большим начальником. Лицо его приняло недоступное, высокомерное выражение. Мендирман или еле цедил сквозь зубы, или же орал во все горло. Активистам аила он сразу же заявил:

— Будь ваша воля, то вы меня, конечно, не избрали бы председателем, да деваться вам было некуда — меня поставил на работу сам товарищ Калпакбаев! А раз так, теперь я ответственный человек и никакой поблажки от меня не ждите. Я буду выполнять то, что возложено на меня начальством.

А это «начальство» в лице Калпакбаева сидело сейчас у него в доме на самом почетном месте. Повесив свой тебетей на гвозде между двумя окнами, Мендирман пристроился рядом с Калпакбаевым, касаясь своим коленом колена уполномоченного. О, этого удостаивался не каждый! Он занимал Калпакбаева разными веселыми разговорами и чувствовал себя на верху счастья. Иногда Мендирман оборачивался к двери, за которой стряпала жена, и, деловито покашливая, лишь на минуту отрываясь от приятного собеседования, покрикивал:

— Байбиче, гости наши заждались, живей там! Да не забудь бузу подогреть.

— Однако ты, председатель, не рассчитывай угодить нам одной только бузой, — проговорил, посмеиваясь, Саадат. — Ведь ты теперь хозяин целого аила, под твоим начальством двести пятьдесят дворов, так побойся бога, ты должен зарезать годовалого жеребенка!

Калпакбаев снисходительно усмехнулся. Шарше тоже был счастлив, что такой важный гость сидел не где-либо, а в доме его брата.

«Тому, что мы теперь у власти в аиле, мы обязаны Советам и до конца жизни будем благодарны им. При кровавом Николае нас, батраков, за людей не считали, нас топтали, как навоз, а теперь пришло наше время. «Камень тверд, но и камень размякает от угощений». Мы должны в знак благодарности пригласить в гости всех близких друзей-активистов во главе с самим товарищем Калпакбаевым». Такой разговор состоялся между братьями прошлой ночью, и сейчас Мендирман небрежно ответил:

— А что ж такого? Надо будет — я устрою той! — и обратился к Саадату. — А ты, Саадат, не делай так, как в поговорке: «У плохого хозяина гости хозяйничают!» Что дают — пей, что дают — ешь, а остальное разреши знать мне самому. Если вы смогли избрать меня главой двухсот пятидесяти дворов, то вы сможете найти и годовалого жеребенка среди множества скота, поступающего в артель, не так ли?

— А-а, ты не юли! — радостно засмеялся Саадат. — Намекаешь, что потом с тебя спросят? Так не бойся, мы и тогда скажем, что, если свой скот, подумаешь, беда — один жеребенок…

Гости угощались, пили, вели шумные разговоры, хохотали, а в это время по аилу из уст в уста переходил смутный, тревожный слух:

— Говорят, что скот весь подчистую будут забирать!

— Да что скот… Как бы головы свои уберечь… Видать, не миновать все же одеяла о восьмидесяти аршин!

— Вот то-то! Говорили, что скот будет общим и мы все будем равноправными хозяевами, а выходит, что и нет! Председатель увел на убой стригунка со двора Касеина, такой молочный, хороший был жеребенок. А это, говорит, теперь общий скот, он, мол, уже числится в списке!

— Да если так, то в каждом доме найдется нож, чтобы прирезать скотину!

— А что смотреть-то, лучше самим попользоваться собственным скотом, чем смотреть, как его будут есть чужие!

Это и повлекло за собой стихийный, массовый забой скота. Дойные коровы, справные лошади и кобылы, курдючные овцы и валухи и даже скот, оставленный на племя, — все пошло под нож. Лунными ночами со дворов доносился запах горячей, свежепролитой крови. Даже у тех, кто не имел паршивого козленка, казаны в эти дни лоснились от жира.

Иманбай тоже не смог утерпеть. Чертыхаясь, проклиная все на свете, он вывел из сарайчика свою тощую Айсаралу во двор.

— Эй, Мыскал! Беги позови Курмана, пусть поможет повалить лошадь! — велел он дочери.

— О боже, что ты еще надумал! — всполошилась Бюбю. — Какое тут мясо, что ты! Кости глодать будешь или шкуру жевать?

— Да замолчи ты! — прикрикнул на нее Иманбай. — Пусть кожа да кости! Все лучше, чем какой-нибудь разгильдяй будет скакать на ней!

Заслышав перебранку, люди, проходившие мимо, заступились за Бюбю. Словом, на этот раз они спасли от смерти беднягу Айсаралу.

Но Иманбай не угомонился. Соседи гнали на базар скот. Он тоже решил погнать с утра Айсаралу и продать ее на базаре за любую цену, какую только дадут. Но тут случилось несчастье. То ли от холодной воды, то ли от того, что Айсарала объелась выжимок бузы, с ней случились колики. Кобыла перекатывалась с бока на бок, стонала, и в таком виде ее, конечно, нечего было и думать вести на продажу. С завистью смотрел Иманбай, как мимо гнали на базар его зажиточные соседи густогривых, брюхатых кобыл, лунорогих волов, овец и коз. В сердцах он пнул и без того страдающую Айсаралу под хвост и пробормотал:

— О, чтоб тебе околеть, тварь эдакая! Надо же было тебе именно сегодня обожраться барды! Я еще вчера прирезал бы тебя, да эта баба, вражья сила, помешала… О прах отцов, когда бабы начинают командовать, ничего хорошего не жди! Да не вздумай еще сдохнуть, что толку тогда…