Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

И вот в этот момент, когда аил примолк, затаив в себе смятение, страх и злобу, из волости вернулись Самтыр и Сапарбай. Вместе с ними приехал в аил Исак Термечиков. Приезд Термечикова оказался полной неожиданностью для Касеина и Карымшака. До этого они уже обработали народ. «Разбирайте скот, что сдали и общину. Разбирайте его по домам, и все тут! Пусть попробуют насильно заставлять нас собраться в артель! Советская власть сама дала нам свободу, и никто не посмеет ее отменить. Как хотим, так и будем жить!» — подстрекали они своих близких, а те, в свою очередь, других.

Весть о приезде Исака заставила людей встревожиться. Аил облетел слух: «Калпакбаев уехал в Москву, а вместо него прибыл сам Исак. Ну теперь держись, этот — настоящий стальной большевик, он спуску не даст. Пока не соберет артель, никому покоя не будет!» После этого притаившийся, выжидающий аил немного зашевелился. Люди стали выходить на улицу, а некоторые садились на коней и осторожно, будто высматривая где-то в кустах зайца, проезжали взад-вперед мимо аилсовета: какие есть новости, о чем тут говорят, как выглядит новый уполномоченный: сердитым или же довольным?

В это время там шло закрытое партийное собрание, где прорабатывалось решение волкома партии о Калпакбаеве. Собрание затягивалось. Люди с любопытством и тревогой кружили вокруг аилсовета. Старались подслушать в дверь, заглянуть в окно, но из этого ничего не получилось. Наоборот, еще больше разгорелись любопытство и страх. К тому же исполнитель Матай всем своим надменным видом — и непомерно большой шапкой, и волочащейся до земли длинной шинелью, и, самое главное, тем, что не подпускал никого близко к окну, — еще больше подогревал страсти.

— А ну, расходись, братцы! — строго покрикивал он. — Ну, что за народ, ей-богу, ну что вы тут околачиваетесь! Идет закрытое собрание коммунистов, вас это совсем не касается. Вы понимаете или нет? Давай расходись!

Но люди и не думали выполнять приказ исполнителя. Громадный черный детина, вызывающе подбоченившись и сдвинув тебетей набекрень, тот, что в ночь жертвоприношения околачивался возле очага, сейчас стоял перед Матаем, нахально придвигался все ближе к окну и дерзко огрызался:

— А что? Разве Ленин говорил, чтобы коммунисты скрывали свои разговоры от народа? Нечего вам тут скрытничать! Знаем, самое большее обсуждают, как народ втянуть в артель… А если я не пожелаю, то что, на веревке будете тянуть?

— Да ты, черномордый, что ерепенишься? — с издевкой ухмылялся Матай. — Тебе-то что, что ты теряешь от этого? Гол как сокол, на дворе ни собаки, вступай в артель, будешь кормиться задарма! Готовая жратва, готовая баба!

Люди рассмеялись.

— Пошел ты к шайтану под хвост! — оскорбленно надул губы черный детина. — Чужих баб мне не надо, пусть бог пошлет свою, а на твою и не позарюсь!

— А если так, то тебе тут нечего шататься! Давай иди подобру-поздорову!

Будто шум воды под кручей, приглушенным бубнящим рокотом доносились разговоры из-за окна. Иногда прорывались отдельные фразы:

— А уместно ли будет говорить об этом народу? Мы окончательно лишимся тогда доверия!..

— Ну да, скажут, а где вы были в это время?..

Люди жадно напрягали слух и не расходились в надежде услышать еще что-нибудь важное. К тому же со вчерашнего дня пошла молва, что артель выдумали активисты, дерущиеся за власть. Если дать им волю, то они непременно соберут для общего пользования всех лучших, красивых молодок. Вскоре должно быть собрание, и тогда открыто объявят народу об этом решении. Так что если будут сзывать на собрание, то лучше сговориться всем и не идти. А будут допрашивать, всем отвечать одно: «Не желаем артели!» Советская власть не позволит насильничать над народом.

Слух этот распространился с поразительной быстротой. Женщины, забегая к соседям за ситом или ведром, возбужденно судачили. Между ними происходил примерно такой разговор:

— Ох, милая, болезная, ты слышала новость? Сказывали, что болуш-джигит Саадат говорил, чтобы все разбирали свой скот и быстрей укочевывали в горы!

— Эх, если бы это так! Но болуш-джигит давно уже не у дел!

— Ну, к чему так говорить, джене! У него на роду написано быть повелителем, это у него от отцов идет… Бог даст, он и сейчас уже почти решает дела…

На следующий день после закрытого партийного собрания по аилу суматошно носился Матай на своем неизменном куцехвостом карем меринке. Кого бы он ни встретил: большого или малого, у какого бы дома ни остановился — все время выкрикивал отрывистым, лающим голосом:

— Эй, народ, шевелись! Начальство приказало собираться всем у канцелярии. Вместо Калпакбаева теперь приехал Термечиков. Он будет проводить общее собрание… Чтобы никто не оставался дома! Все до единого собирайтесь, и мужчины и женщины!

Ошарашенные его криком, люди растерянно спрашивали:

— А что за собрание? О чем там будут говорить?

Исполнитель на это уже на ходу раздраженно отвечал:

— Вот пойдете и узнаете, какое собрание! Все собирайтесь, чтобы ни одна душа не оставалась дома! Кажется, будут снова говорить об артели! — И потом, замечая нежелание на лицах людей, припугивал их для острастки, чтобы не пришлось собирать второй раз: — Кто не явится на собрание, с того штраф по пять теньге! Слушайте это и правым и левым ухом.

Может быть, народ и пришел бы на это собрание, но предупреждение исполнителя «о штрафе» испортило все дело: явились только некоторые бедняки. Ждали почти до самого вечера, но народ так и не шел. Это было странно. Те люди, которые охотно приходили на собрания по первому зову, теперь попрятались по домам или же разбрелись по окрестностям. «Не до собрания мне, за скотиной присмотреть некогда!» — недовольно ворчали хозяева и, оседлав коней, разъезжались по горам и лощинам. Если уж мужчины поступали так, то женщины тем более: они-то чего стоят без мужчин. Если бы женщинам всем вместе, гуртом податься, то это еще так-сяк, но даже признанная заводила Сурмакан, которая с таким рвением скликала соседушек в гости или на поминки, сегодня сидела дома, охая после побоев мужа. В тот памятный день, когда Султан повздорил с Абды и они подрались, Абды бросил ему прямо в лицо: «Ты что лезешь, дурак? Если ты такой храбрый, то уйми сначала свою шлюху! Чья она жена: твоя или Калпакбаева, не поймешь! Стыдно за тебя!» Эти слова огнем прожгли душу Султана. Грозный, вне себя от ярости и гнева, явился он домой и с порога же набросился на жену:

— Ты что, дрянь продажная, решила опозорить меня в глазах всего аила? Почему я должен слушать из-за тебя упреки и издевательства, а?

Сурмакан сперва было возмутилась, но, вспомнив свои грешки и камчу Султана, мигом прикинулась невинной, всепрощающей женой. Она игриво вздернула брови и, поводя обольстительными бедрами, шутливо ответила: