Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

Не во всем верил Сеит своей старухе, но на этот раз был так ошеломлен, что, пока он собрался с мыслями, Бюбюш была уже рядом.

— Здравствуйте, Сеит-аке!

— Салам алейкум, аксакал, бог в помощь! — сказал Сапарбай.

— Что-о? — недружелюбно ответил Сеит. — Какой шайтан вас попутал? Чем вы занимаетесь?

Когда старик начал говорить, старуха выставила из-под платка ухо:

— Говорите громче, не слышим мы!

Бюбюш добродушно улыбнулась, а Сапарбай громко крикнул:

— Почему вы так говорите, Сеит-аке? Нас никакой шайтан не путал.

Сеит неуверенно пробормотал:

— Да кто его знает. Говорят, женщин на собрании будут осматривать.

— Да это мы от вас слышим!

— Да только что старуха сама мне сказывала!

— Не верьте этому! — сказала Бюбюш. — Сплетни это. Злые языки болтают. Лучше вот берите свою старушку и идите на собрание.

— А что нам там делать, на собрании?

— Важные новости есть!

Старик стряхнул с подола стружки и начал собираться.

— Долго не задерживайтесь, Сеит-аке, — сказал Сапарбай, уезжая. — Об артели будем толковать…

Последние слова Сапарбая старик не уловил и спросил старуху, будто бы она могла лучше расслышать:

— Что он сказал?

Старуха тоже не совсем поняла его и ответила то, что было у нее на уме:

— Ну вот, я говорила… Значит, правда, что молодаек будут осматривать там на собрании, а? А ты не верил… Для этого они и собрание устраивают.

Сеит, разозленный вконец, прикрикнул:

— Да перестань ты болтать, старая!

— Что ты говоришь? Женщин будут осматривать?

— Не говори такие вещи! — закричал старик. — Грех так говорить, ясно тебе?

Увидев из окна активистов, Аимджан-байбиче быстро набросила на плечи шубу и, выходя из дверей, сказала невестке:

— Оставь пока свое шитье. Спрячься за перегородкой на кухне, пока они уедут.

— Боже сохрани, срам какой! — всполошилась молоденькая невестка, собрала шитье и мигом скрылась за перегородкой. Со двора ясно доносились голоса.

— Как поживаете, Аимджан-эне? — спросила Бюбюш.

— Слава богу, милая, не жалуемся…

— Собирайтесь на собрание, матушка, и невестку с собой приведите.

— О боже, да что ей там делать?

— Пусть идет, байбиче. Собрание будет важное, будем обсуждать новое положение об артели… Надо, чтобы все там были…

— Да пусть идет, жалко, что ли! — в замешательстве ответила байбиче и потом прибавила: — Только как быть, невестка-то моя в гости к своим уехала…

— Ну, тогда сами идите! — весело сказал Сапарбай. — Давайте я вас посажу перед собой. Так и быть, отвезу прямо к месту!

— Да что ты, милый… Что мне там, на собрании, делать-то, все равно ничего я не понимаю в этих собраниях…

Если бы положение в аиле оставалось таким же сложным и напряженным, как вчера, то вряд ли удалось бы и сегодня собрать людей. Но после вчерашнего собрания, в котором участвовали не только коммунисты, но и комсомольцы и активисты, аил немного оживился, появилось много добрых новостей, люди стали интересоваться, кто о чем говорит. В этот раз, ранним утром, когда мужчины, выпроводив скот за аил на выпас, встречались у дороги, они разговаривали громко и бодро:

— Ты не слыхал, сосед, случаем, что там говорилось на собрании коммунистов? Да и молодежь там была, сказывают?

Сосед, деловито подбирая поводья, отвечал степенно:

— Э-э… Собрание длилось до самой полуночи. Оказывается, не Сапаш апартунус, а сам Калпакбаев. Вот ведь какая история! Словом, бог даст, новости неплохие видать!

— О, если так, масла в твои уста. Только поговаривали, что Калпакбаева пригласили в Москву, это как же получается?

— А кто его знает! Может, его увезли в Москву, как апартунуса…

— Да ну-у! Разве станут апартунуса возить в Москву?

— Стало быть, станут, если повезли. Да что ты у меня выпытываешь, сосед. Собрание будет сегодня, вот там и узнаем все честь по чести!

В это утро Соке был, как никогда, бодр и жизнерадостен. Он с удовольствием, не спеша, оседлал свою пузатую серую кобылу и, выгоняя со двора корову с телком, предупредил старуху:

— Ты, дорогая, не задерживайся. Пораньше иди на собрание.

Умсунай, скрывая улыбку, проговорила вдогонку:

— Ты что, не чаешь, как избавиться от меня? Хочешь отдать старуху в общину стариков? Ишь какой ты сегодня добрый!

Соке сейчас ехал по дороге и, как это нередко с ним случалось, размышлял вслух: «Ох, и падки женщины на всякую дрянь. Бог ты мой, откуда только они узнают обо всем, что и во сне тебе не приснится. Сидит дома, а знает во сто крат больше меня!»

— О Соке, ты что там бормочешь? — окликнул его Омер. — Может, какие добрые вести у тебя?

— А ты езжай сюда, если хочешь знать! — Соке лихо заломил косматый тебетей на затылок и облизнул, как обычно, губы. — Мы, стало быть, предали земле этого ненавистного шайтана! Теперь ты сам себе вольный человек!

Омер не понял его и серьезно спросил:

— Это какого такого ненавистного шайтана? — Он почему-то подумал о Саадате.

— Да того самого Калпакбаева, которого я, твой друг, изругал однажды!

— А что, его убили, что ли?

— Закон, закон его убил.

— Ничего не понимаю, бог с тобой!

— Да я же говорю тебе, закон убил его. Убил за то, что он грозился отдать твою жену в общину. Ясно?

Омер от громкого хохота закачался в седле.

— Ну вот то-то! — Соке хотел позабавить его еще какой-нибудь шуткой, но тут увидел Оскенбая, сидящего во дворе, и, махнув камчой в сторону школы, крикнул ему:

— Эй, Оскенбай! Забирай свою Камилу и иди на собрание. Живей, не бойся!

Эти слова Соке услышали не только Оскенбай, но и многие соседи. Особенно опасаться им теперь не приходилось. Активисты во главе с Бюбюш и Сапарбаем мирно разъезжали по аилу, приглашая людей на собрание. Соке, довольный и радостный, задорно посмеиваясь, тоже сзывал на собрание, стало быть, нечего бояться. И люди постепенно, один за другим потянулись к школе.

Когда солнце поднялось над горами, почти все были в сборе. Собрание началось. Разом смолк разноголосый гул толпы, стало необыкновенно тихо. Народ был хмур. Сидели, угрюмо свесив головы, как бы говоря этим: «Ну вот, мы пришли, чего же вы еще хотите от нас?» Многие сидели, недовольно отвернувшись, с злыми, серыми лицами и ощетиненными бородами. Сколько ни убеждали, а молодые женщины все же не пришли. Жена Чакибаша — Нурджан, мать Сапарбая — Бермет, жена Оскенбая — Камила и еще несколько пожилых женщин маленькой горсточкой робко ютились с краю. Сурмакан не было и в помине. А ее Султан даже не соизволил слезть с лошади. Низко надвинув тебетей на глаза, он сидел, с каменной тяжестью навалившись на луку седла, зажав в руке свою всем известную зубчатую камчу, и мрачно поглядывал исподлобья. Рана на его содранном ухе покрылась струпом, под скулами то и дело узлами перекатывались желваки, и, кто знает, может, он сейчас, бросив родовой клич, начнет избивать ненавистных ему эшимовцев, пришедших на собрание. С тех пор как Султан подрался с Абды, обида не давала ему покоя. «Вот только закон связывает мне руки, а то не только что вступать в артель вместе с собаками эшимовцами, выгнал бы их со двора», — мстительно думал он. В нем говорила слепая родовая вражда. Он не столько слушал речь Исака, сколько томился и изнывал от рвущейся наружу глухой, черной злобы. Его охватывала дрожь, и, чувствуя, как наливаются увесистые кулаки, Султан прикусил губы. В голове туманилось от назойливой, упрямой вражды. «Не подчинюсь! Не поддамся!» — твердил он про себя. Этот внутренний голос, казалось ему, исходил издалека, пробираясь через какую-то темную чащобу душившей его горькой обиды и жажды мести.