Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

Сапарбай понял и, не дожидаясь продолжения, сразу же решил успокоить Мурата.

— А вы не обращайте внимания на угрозы Шарше! — сказал он ему. — Вернется товарищ Термечиков и разберется. Вас никто не будет раскулачивать. Верьте моему слову. А теперь давайте договоримся. Мы вас не видели, а вы нас не видели. Идите домой и спокойно занимайтесь своим делом, как всегда. Но если встретите Саадата, передайте от моего имени: пусть он возьмется за ум, пока не поздно. Не дело это — обманом вовлекать в беду простых, доверчивых людей. Горы, куда он собирается уйти, не будут ему вечным пристанищем, не скроют они его от кары народа. Этим самым он только навредит себе и еще больше родному аилу. Так и скажите. Пусть они оба с Курманом возвращаются в аил и живут среди народа. Я буду ручаться за них. Ну, идите, Муке, и пусть вас не тревожат никакие подозрения. Спокойно занимайтесь своим священным бедняцким трудом.

Мурат, почему-то даже не поблагодарив за такой совет Сапарбая, молча повернулся и быстро ушел, будто вспомнил о чем-то очень спешном. Джакып недовольно отозвался из-за куста:

— Зря ты его отпустил, Сапарбай! Надо было его увести с нами!

— А что бы ты делал с ним, если бы увел? Или мы тоже должны поступать по-шаршеновски?

Саадат решительно отказался вернуться в аил. Днем он прятался в заросших соснами ущельях, а ночью, если сам не шел, то посылал Курмана в аил за провизией. С каждым днем он представлял все большую опасность для аила. Начал Саадат с того, что стал уводить жирный скот, пасущийся в горах.

Теперь стоило только затеряться скотине или стоило только кому огрызнуться, как торжествующий Шарше поднимал неистовый крик:

— Вот, я говорил, что в аиле появились басмачи. Это все дело рук Саадата-курбаши! Вот теперь я поговорю с теми, кто хотел с врагами разговаривать по-хорошему.

Саадатовцы все глубже прятались в горы, не желая идти ни на какие переговоры, а Шарше от этого наглел, он рос в своих собственных глазах. Он теперь вступал в пререкания даже с самим Термечиковым.

— Когда председатель колхоза для своих нужд зарезал одного жеребенка, то подняли такой крик, словно он ограбил всех! А теперь, когда басмач Саадат уютно устроился в горах и тащит наш скот, все молчат. Или им нравится, что басмачи воруют их скот? — говорил Шарше. — Не-ет, кто терпит, пусть терпит, а я терпеть не могу. Мало того, что зулумы бай-манапы наживались на моем труде, а теперь еще их щенки басмачествуют и грабят народ! Давайте, уполномоченный и председатель аилсовета, соглашайтесь со мной. Я извещу об этом и вызову сюда отряд солдат. Враг сам не придет и не сдастся на нашу милость. Надо вызывать солдат, надо, чтобы сюда привезли пушки, и пока не разнесем все ущелья снарядами, Саадат не сдастся!

Конечно, никто не собирался следовать требованиям Шарше и вызывать солдат. Соответственно указаниям центра в аиле был организован добровольный отряд из комсомольцев и бедняков. Начальником добровольного отряда назначили Сапарбая. Шарше на это крепко обиделся, его задело то, что назначили начальником не его, а Сапарбая. А Шарше очень хотелось покомандовать и поноситься по аилу с винтовкой через плечо. Его самолюбие жестоко пострадало. «Теперь, оказывается, не ценят людей, беззаветно преданных сатсиалу, которые кровь за него проливали. Почему бы не поручить командование отрядом мне, а не Сапарбаю, который вчера только ходил на поводу у Саадата. Вряд ли такой человек будет бороться честно и бесстрашно!» — говорил он. Шарше даже несколько дней не выходил из дому, ссылаясь на болезнь, В эти дни он особенно досаждал брату.

— Это ты довел меня до такой жизни! — упрекал он Мендирмана. — Ты втерся в доверие зулумов-кулаков, а меня за это отстранили от дел. Ты и не знаешь, что люди болтают, они говорят: «Мендирман прежде молился на Шоорука и Бердибая, а теперь, как стал председателем, даже слова не замолвил за них, когда его оголтелый брат Шарше сажал в подвал каждого встречного-поперечного». И я, если хочешь знать, не хотел, чтобы про тебя такое говорили, и поэтому не стал вызывать в аил ГПУ. А не то бы подлого Саадата я в два счета отправил куда следует. А теперь он гуляет по горам да по долам, тащит скот у народа, а этот уполномоченный Термечиков только и знает напирает на меня, будто я во всем виноват. Ишь ты, я оказался перегибщик. А сам он Киизбая подчистую раскулачил и сослал — это не перегиб! Ты, говорит, напугал простых бедняков, внушил им страх к артели. Ничего себе простые бедняки — с деревянными домами и садами! Оставили Мурата на свободе, а он теперь помогает небось втихую Саадату. А во всем я виноват оказался.

Мендирман ничего не мог возразить Шарше. Уныло поглаживая реденькие кошачьи усы, он думал про себя: «Да, он прав. Как же не говорить ему об этом, одни мы с ним во всем аиле, нет никакой родни. Было бы хоть дворов десять-пятнадцать наших Кушчу, тогда Шарше бы имел уважение. А сейчас кто его поддержит, все здесь чужие»…

Корголдой незаметно для себя начала немного важничать. С тех пор как муж ее стал председателем артели, она располнела, лицо ее округлилось. Втайне она оставалась очень довольна своей судьбой. «Вот и я стала настоящей байбиче. Счастье опустилось на наш лоб, не дай бог вспугнуть его! С тех пор как наш Шарше, который прежде выносил золу и таскал воду в байские юрты, стал главным среди бедняков аила, счастье пришло в наш дом. С его помощью и Мендирман тоже стал председателем артели, хозяином ста двадцати дворов», — горделиво думала Корголдой.

Корголдой была благодарна Шарше. Поэтому сейчас она попыталась как-то замолвить за него словечко перед мужем:

— Наш Шарше правильно говорит. Как же ему не жаловаться, если мы вместо помощи только и знаем, что одергиваем его. Не всегда полезно, оказывается, поучать знающего. Батрачком сам правит всем аилом, и ему лучше знать, наверно, кого миловать, кого наказывать!

Мендирман внутренне соглашался с женой, но показать этого ни в коем случае не хотел. Он бросил на жену косой, свирепый взгляд:

— Ну, ты, давай поменьше рассуждай! Хочешь ославить меня перед врагами моими, что сыновья Борукчу до того, мол, одиноки и безродны, что держат совет с женой! Хватит, прекрати свою болтовню!

Корголдой боготворила мужа, особенно с тех пор, как он стал председателем, поэтому она покорно примолкла.

— А ты тоже говоришь сам не знаешь чего! — упрекнул Мендирман брата. — Пока Советы стоят у власти, пусть только кто попробует обидеть тебя!

— А то не обижают…

— Кто это? — грозно спросил Мендирман.

— Да этот Термечиков заел меня совсем. Тут, жизни не щадя, борешься с классовыми врагами, а он все — перегибщик да головотяп! Да еще, говорит, теперь быговор дадим тебе!