Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

— А может быть, потому, что такие, как ты, зовут верблюда верблюдом, кобылу — кобылой!

Шарше заколотился от злобы:

— Склочник, смутьян ты! Я тебе покажу!

Имаш храбро выпятил грудь:

— А что, сошлешь, может, меня?

— И этого дождешься! А ну, шагай! Иди передо мной! — Шарше теснил Иманбая грудью лошади.

Но Иманбай не думал робеть:

— Я тебе не телок, чтобы ты гнал, куда вздумалось. А если уж на то пошло, то запомни, морда твоя бесстыдная, что я так просто не пойду! Я тоже имею лошадь. Сейчас мигом оседлаю Айсаралу и поскачу в волость к самому Исаку и доложу ему!

При упоминании имени Исака Шарше присмирел. Сапарбай, тоже обозленный на Шарше, решил, что пусть Иманбай обругает того хорошенько. Поэтому он не стал призывать Иманбая к порядку, а другие тоже молчали, не осмеливаясь вмешиваться. Иманбай скинул один рукав шубы, будто собирался драться, и продолжал кричать на Шарше:

— Ты меня не пугай, ты вперед у себя под хвостом посмотри: вот этот, вот рыжий, толстый приспешник твой, что курит из мундштука, ведь он — сын бая, у которого во дворе работало по двадцати батраков, у которого были сотни одномастных гнедых лошадей и тысячи белых овец. А он, сынок его, выходит, если пробрался в артель, то должен тут поучать нас, командовать нами? А куда ты денешь меня, Иманбая, бедняка со дня сотворения мира? Не он кулак, а, стало быть, я? Так запомни, безродный голоштанец Шарше, если я и буду кулаком, то прежде распорю животы Айсарале и шестерым своим дочерям, а потом уж пиши меня в кулаки!

В последнее время почти никто не осмеливался вслух обзывать Шарше «безродным голоштанцем». Это сейчас так задело его самолюбие, что взбешенный Шарше, вскрикнув, пришпорил лошадь и с налета принялся хлестать камчой по голове Иманбая.

Заячий треух слетел с Иманбая. Прикрывая одной рукой голову, он нагнулся и схватил камень:

— На тебе! На! Бей, бей меня, сволочь! У меня нет куньего тебетея, чтобы подарить тебе! А то бы ты на цыпочках стоял передо мной! И мой налог платил бы не я, а какой-нибудь другой несчастный бедняк! Нет у меня куницы, значит, нет мне житья на свете! Так убей, убей! Проглоти, съешь меня!..

Касым, стоя в сторонке, запахнув шубу, проговорил, жалея Иманбая:

— Несчастный, шел бы туда, куда гонят, какой толк пыжиться, как тощий петух!

Его мнение разделили и другие:

— Верно, чего зря сопротивляться, гонят, значит, иди, только себе хуже делает!

— Брось ты, Иманбай, лучше иди, куда гонят, туда и иди!

Разъяренный Шарше приказал рыжему толстяку:

— Эй, Болджур, айда, гони его и запри в подвале!

Болджур словно только этого и ждал. Он потеснил Иманбая лошадью:

— Достукался! Айда, пошли, пока я тебя не поволок на веревке!

— Ты кого это хочешь поволочь, Болджур? — рванулся Сапарбай. — Не смей трогать его!

Иманбай, волоча шубу на одном рукаве, упрямо пробормотал:

— Оставь его, Сапаш, пускай этот кулацкий выродок только попробует поволочь меня!

Сапарбай прямо сказал Шарше:

— Это ты неправильно делаешь, аксакал! Мы выехали не для того, чтобы сажать людей!

— Нет, пускай он меня посадит! — не унимался Иманбай.

Кто-то подхватил волочащийся кожух Иманбая:

— Кожух порвется, надень, Имаке!

— А, черт с ним, пусть собаки растянут его! — рванулся Иманбай. Старый кожух затрещал по всем швам.

Не осмеливаясь вступить в драку с Сапарбаем, Шарше от бессильной злобы вздыбил коня:

— Я тебе не аксакал! Я выполняю задание советской власти, я работник сатсиала!

— Мы тоже не из чужих краев пришли, мы тоже советские люди! — ответил Сапарбай.

— Тогда пусть твои родственники выполняют мои указания!

— У меня нет родственников. Для меня все одинаковы!

— А я тебе говорю, пускай твои близкие немедленно сдают зерно!

— Что было, отдали, а на нет и суда нет! — промолвил кто-то.

— Если нет, так найдете, найдете хоть из-под земли!

Молчание.

— О народ, дело власти — дело бога, покоритесь, надо выполнять указание, — нарушил тишину мулла Барпы.

Касым негромко сказал:

— А где взять зерно, если его нет, молдоке, что было, мы отдали!

— Я сдал двенадцать пудов.

— Я пять.

— Да что там пять, мы по двадцать пудов сдали.

— Каждый сдает, что может.

— Да как же это? Неужели только мы должны отдавать, а активисты?

Кто-то ехидно засмеялся:

— Да что вы тычете на активистов, разве не знаете, что теперь больше пастухов, чем овец?

— Да, лучше уж пусть посадят, как кулака! — простонал чернобородый. — И то спокойнее будет. Что это за жизнь!

Соке прибыл сюда попозже, он стоял позади других и прислушивался, стараясь понять, что здесь происходит. Сейчас он понукнул своего гнедка и вырвался вперед, прямо к Шарше.

— Ты что выставил зенки, как сорока! — накинулся он на Шарше. — Если ты начальник, то будь справедлив, а не то давай уходи с должности батрачкома!

Шарше присмирел и с опаской огрызнулся:

— С тобой нечего говорить, старик!

— А с кем же, только с тобой можно говорить?

— Отойди, не мешайся, старик. Без тебя обойдемся!

Этого Соке не мог снести:

— Ишь ты, какой выискался! А известно ли тебе, что этот старик сдал в артель двадцать пудов зерна? А вот вы, вечно нищие сыновья Борукчу, мало того, что не поделились с артелью ни одним зернышком, да еще принимаете в подарок куний тебетей Карымшака, а самого его, толстого борова, в активистах водите! Все вы трое молодцы напирать на других, а вам и дела нет, что они хоть последним, да делятся! Не чета вам они, они за артель душой болеют, а не языком треплют!

— Довольно, старик! — хмуро проговорил Шарше. — Не тебе нас проверять, для этого есть начальство наверху!

— Вот то-то оно! Беда наша, что там все еще не разобрались, кто вы есть, а не то давно бы пора пустить вас по дорожке Калпакбаева!

— Эй, старче! — укоризненно протянул Карымшак. — Вечно ты материал ищешь… Зачем вспоминать тут о Калпакбаеве, когда и след его давно простыл?

Соке удивленно глянул на Карымшака:

— Какой такой материал? О чем ты бубнишь, старый боров?

— Вы старый человек, надо вести себя достойно, а вы сплетни собираете!

— Что? Значит, я сплетни собираю? Я что вижу, то и говорю!

— Мало ли что видишь! — ухмыльнулся Карымшак. — Если говорить обо всем, что видишь да слышишь, то в аиле никогда не быть спокойствию!

Соке раскрыл было рот, чтобы сказать что-то, как на него, напирая лошадью, наехал Шарше:

— А ну, поехали, старик, буду обыскивать твой двор. Таким, как ты, прихвостням кулаков верить нельзя. Айда, пошли! Известно уже, пропавшие лошади у тебя в подвале, ты их кормишь пшеницей для басмачей!

Вскипел Соке от незаслуженного оскорбления:

— Иди, обыскивай, иди! Если я окажусь конокрадом, то пусть люди наплюют мне в глаза. Но ты, бессовестная душа, запомни: пока над головой моей светит солнце Советов, тебе не сделать со мной ничего! Мы еще разберемся, кто кулацкий прихвостень, а кто нет!