Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

Иманбай закрыл глаза, пытаясь заснуть. Но ему мешал свет луны, падавший сквозь маленькое оконце, затянутое высушенным бараньим желудком. Слышно было, как ворочались и сопели дети, одна из дочерей скрипела во сне зубами.

— Слышишь? — не переставала пробирать мужа Бюбю. — Дети твои сидят на одной похлебке. Так голодны, что и ночью заснуть не могут. И зачем только некоторые женятся и плодят детей, если не в силах прокормить семью!

— Да замолчи ты! — разозлился Иманбай. — Детей кормят матери, а не отцы. Ты посмотри на чакибашевскую Нурджан. Хоть она и не родная им мать, а как заботится о детях. Еще года нет, как она приехала, а уже сумела одеть их, привела дом в такой порядок, что и не узнаешь. А сам Чакибаш каким стал! Сидит и почесывает бороду. Если хочешь знать, счастье в дом приносит женщина, а не мужчина.

— Вот бессовестный! — возмутилась Бюбю. — По-твоему, я виновата, что мы живем плохо? А ты посмотри на Чакибаша. Он летом и зимой работает не покладая рук. Он не «умирал», как ты, не давал себя обмануть всяким пронырам и хитрецам. Если хочешь знать, в тот день, когда ты от удара дубинкой свалился с несчастной Айсаралы и лежал на берегу, Чакибаш ехал с гор и вез дрова. Мы живем с тобой больше двадцати лет, но я до сих пор не видела, чтобы ты хоть раз поднял кетмень. В прошлом году в это время Чакибаш жил в пять раз хуже нас. Но он с детьми и Нурджан взялся за работу, сделал саманные кирпичи и сложил себе теплый домик, починил сарай. Вот как люди живут. А у тебя дети голодают, кляча едва на ногах держится. Сам во всем виноват, а еще говоришь, что из-за меня мы так плохо живем. Если муж бездельничает, жена не сможет поставить семью на ноги.

Утром Иманбай был хмур.

Он лежал в постели, когда жена принесла охапку курая. Заметив, что муж не в духе, Бюбю упрекнула:

— Кто это тебя обидел? Что хмуришься?

Иманбай молча сел на постели и так сидел некоторое время. Он видел, что жена замерзла и дрожит. Ему стало жаль ее.

— Поеду сегодня в горы, привезу дров. Зажги огонь и залатай мне мотню.

— Боже мой! Неужели опомнился! Вот новость! Интересно, с какой стороны сегодня взойдет солнце? — Бюбю лукаво засмеялась…

Иманбай надел шубу, умылся, подошел к ведру с бузой и выпил большую чашку.

— А клятва, которую ты давал ночью?

— Черт возьми, боюсь, замерзну в горах, — нашелся Иманбай.

Он надел свою рваную заячью ушанку, подпоясался поверх шубы широким кушаком, заткнул за пояс притупившийся топор, сел на Айсаралу и поехал. За первым же поворотом Иманбая догнал его знакомый Турду.

— Куда вы, Имаке?

— По дрова. А ты?

— Топор свой оставил кузнецу, а пока он его чинит, решил завести на мельницу вот эту пшеницу.

— Что нового в аиле?

— Да ничего. Вчера сын Асылбека поехал по дрова в ущелье Узун-Капа и до сих пор не вернулся.

— Что же с ним могло случиться?

— Говорят, там был большой снежный обвал. Отец горюет.

Иманбай выпустил из рук поводья. Некоторое время ехал молча. Потом спросил:

— А еще что нового в вашем аиле?

— Больше ничего.

— А как буза у джорочу?

— Касым рассказал, что в двух домах он выпил две большие чашки и опьянел. А сам я не пробовал, не знаю. — Турду раза два плюнул через голову лошади.

— Может, заедем к джорочу? Топор заберешь потом, а пшеница тебе не помешает.

— Пропади он пропадом со своей бузой! Пока дадут выпить, замучают своими вопросами. Выдумывают всякие наказания, допрашивают, как звали всех твоих предков до седьмого колена.

— Пусть спрашивают, — не сдавался Иманбай, — предков у нас не было, что ли? Назовем их и бузы напьемся. Давай заедем.

— Ну ладно! — согласился наконец Турду, который тоже был не прочь выпить. — К какому джоро поедем?

— К джоро начальства. Нас не выгонят.

— Ладно, поехали!

И Турду с Иманбаем свернули налево.

Сегодня джоро собиралось у Султана. Все уже успели выпить по три-четыре чашки, когда подъехали Турду с Иманбаем. Они вошли в землянку и поздоровались, но сидящие не ответили. Больше того, эшикага Курман вскочил и набросился на вновь пришедших.

— Вот недотепы! Никто в ваших приветствиях не нуждается. Убирайтесь отсюда!

— Ой, батыр, — покачал головой Иманбай. — Мы завернули сюда, чтобы выпить хоть по глотку бузы у начальства. Выгонять нас нехорошо!

Кто-то из сидящих вступился за Иманбая:

— Пусть все будет по правилам, эшикага, впусти их!

— Никаких правил я не признаю. Выгоню! — упрямился Курман.

— Пускай решит эркебала.

— Впусти! — распорядился Саадат, который в роли эркебалы полулежал на почетном месте. — Пусть заходят, но все должно быть по правилам.

— Верно!

— Какие применить наказания? — спросил Курман.

— Пусть назовут своих предков до седьмого колена!

— Пусть скажут, какого цвета нитками шиты подкладки их потников.

— Если они не сумеют назвать своих предков до седьмого колена, оштрафуй их, как собак!

— А штраф-то хоть легкий? — спросил Иманбай.

— Тяжелый он у нас или легкий — не твоего ума дело, — грубо ответил Курман. — Кто не сумеет выполнить поручения эркебалы, того мы выставляем и даже не даем промочить горло. Понятно тебе, чернобрюхий, или нет?

— Понятно, — ответил Иманбай.

— Потом не будешь спорить?

— Нет.

Курман заискивающе обратился к Саадату:

— Эркебала, какое поручение вы дадите чернобрюхому Иманбаю?

Саадат опустил руки, прикрыл глаза и высунул язык, изображая человека, томимого жаждой. Джорочу со всех сторон протянули ему свои чашки:

— Смотрите, эркебалу замучила жажда!

— Дайте ему напиться!

— Смотрите, чтоб наш милый мальчик не заплакал! Принесите его чашку!

Султан поднес ко рту Саадата красивую чашку, полную белопенной бузы. Тот пил, делая вид, что глотает с трудом. Он ведь был в роли избалованного ребенка.

— Теперь ты напился, эркебала. Скажи, какое поручение даешь Имаке? — спросил Курман.

Саадат взглянул на Иманбая, похлопал глазами, поморщился и упал на спину, подобно ребенку, которого чем-то обидели.

— Боже мой! Эркебала упал! — воскликнул один из джорочу.

— Поднимите его!

Султан подбежал и приподнял Саадату голову.

— Вставай, эркебала! Приказывай Иманбаю и Турду.

— Я… я… — Саадат поднял указательный палец. — Мне кажется, этот чернобрюхий — безродный человек. У него не было никаких предков. Если были, пусть назовет их имена до седьмого колена.

— Начинай! — торопил Курман Иманбая. — Из-за тебя устал наш эркебала. Как звали твоего отца?

Иманбай, чуть улыбаясь, начал:

— Суюнбай.

— А деда?

— Капсалан.

— А прадеда?

— Карабай.

— Прапрадеда?

— Келдике.

— А его отца не знаешь?

— Теебакты.

— А дальше кто-нибудь был?

— А вы думали нет?! Его звали Курамыш.