Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

— Верно, я тоже так слышал: ни один человек не минует того, чтобы не попасть в кулаки, — заговорил Карымшак. — Третьего дня выехал я из города и до самого Чолока ехал вместе с одним русским. По пути разговорились. Он, видать, не из простых русских. Знающий, да и живет, наверное, богато. Двух быков, говорит, продал на базаре. Он сказывал, что народ делится на три ступени: сначала самые что ни на есть богачи: баи, муллы, прежние чиновники. Вот они в первую очередь попадут в кулаки, вторая ступень — это значит, их близкие родственники, те, которые имеют по два десятка голов скота. Это, говорит, средние, на них еще посмотрят, как они будут себя вести. Если они, случаем, против власти, то и им тоже несдобровать: выселят!..

Чернобородый буркнул, рассуждая вслух:

— Если так будет, то и людей не останется!

— А последняя ступень, — продолжал Карымшак, — это самые что ни на есть бедняки, у которых и собаки-то нет на дворе. Так вот они, стало быть, все в одну общину пойдут, как там это называется — «артель» что ли, или «товарищество». А «равноправная жизнь», значит, наступит только после этого.

Рассказ Карымшака неприятно поразил всех слушавших. Одни поверили, другие нет, но все призадумались.

— Э-э, милые вы мои, что это еще за страсти? К добру или к худу? — забеспокоилась до сих пор ничего толком не понявшая Корголдой.

Муж цыкнул на нее:

— Дождалась, баба: большевики назначат тебя верховодом над всеми бабами на гулянках! Сидела бы да помалкивала!

— Что там спрашивать: «К добру или к худу?» — печально промолвил Карымшак. — Говорят, конец теперь самостоятельному житью, своего двора, своего хозяйства не будет. Лошадей бедняков уже записали в списки, осталось только тавро наложить… А сами люди будут жить одним гуртом!

— Апей, страсти какие, как это — гуртом, боже ты мой!

— Эй, баба, сказал тебе — помалкивай! — набросился на бедняжку Корголдой муж. — Гуртом — значит, гуртом! Так положено при равноправии. Люди будут как журавли: летать вместе, один за другим, кричать вместе хором, садиться тоже вместе! Поняла? Вот и сиди теперь, молчи!

— Говорят, построят дома длиной с версту и всех, кто в артели, будут загонять туда, как овец!

Корголдой от страха задрожала всем телом и набожно схватилась за ворот платья. Чашка в руках Иманбая пошатнулась, буза полилась на грудь. Карымшак же продолжал рассказывать:

— А в больших городах всех женщин будут загонять в большие сараи и заставлять шить большущие одеяла, шириной в сорок — восемьдесят аршин. И тогда всех, кто в артели, будут класть вместе под одно одеяло. Все красивые, статные молодки будут, стало быть, содержаться при этих домах.

— А зачем же они будут содержаться там? — спросил кто-то, недоумевая.

— Как зачем! Для общины. Мужчины будут ложиться с ними только по чекам!

— Апей! — воскликнула Корголдой, ущипнув себя за щеку. — Это еще что за чудо — чеки?

Иманбай не в состоянии был даже вытереть с одежды разлитую бузу и лишь испуганно спросил:

— А где же будут наши бабы?

— Если пройдут по комиссии, то, значит, в общину пойдут, а если нет, то будут поварихами в артели. Словом, теперь твоего-моего нет, и не только скот и земля, но и собственная жена и детишки — все будет в одном котле. А о своей золотой голове и говорить нечего: тоже клади в общий котел и шагай тогда к равноправной жизни!

Кто-то из сидевших у входа с ожесточением махнул отрепанным рукавом шубы:

— Оставь ты, ради бога, пусть хоть потоп будет!

— Пусть это слышат уши, но не приведи увидеть глазами! — глухо промолвил чернобородый.

— Ухо в слышанном не обвиняют, а я говорю то, что слышал! — ответил Карымшак. Он подался грудью вперед и продолжал уверенным тоном: — Теперь законом разрешается: отец может жениться на родной дочери, брачного свидетельства не требуется… И когда настанет равноправная жизнь, скот весь выродится, а в общинах вместо мяса, молока и масла будут кормиться одной травой: травяная лапша, травяная похлебка, а приправлять будут черепашьими яйцами. Вот таково будет новое житье!

Корголдой выронила из рук пиалу:

— А-а! Боже, черепашьи яйца?

— Пусть пропадет пропадом такая жизнь! — выругался кто-то. Послышались тяжелые вздохи. Бердибай бессильно уронил голову на грудь. Он сидел не поднимая головы, огромный, неподвижный, как каменная баба в степи. В глазах Иманбая зарябило, и ему показалось, что его деревянная кадочка, где заквашивалась буза для домашнего потребления, сейчас выскочила из трубы и уносится в небо, скрываясь в облаках. Он сидел потрясенный, язык не ворочался, и ноги онемели, стали словно чужими. Да и не только Иманбай, но и все другие притихли, затаились. Что за страшные вести? Неужто это правда? Неужели советская власть допустит такую смуту? Нет, это ложь — сплетни бабьи! Пусть это слышат уши, но не верит этому сердце!

Но ведь это говорит не кто-нибудь, а сам Карымшак, «большой, как гора» Карымшак!

Нет, Карымшак не станет повторять недостойные слухи и бабьи сплетни. Он семь раз отмерит, один раз отрежет. Такие мысли блуждали сейчас у каждого в голове.

Люди сидели удрученные и подавленные: «Что за страшные вещи, на душе не по себе стало, жизнь опротивела. Если это правда, то что ждет нас впереди, как будем жить?»

Бузу уже никто не пил, но дастархан и посуда оставались неубранными. Корголдой сидела ошеломленная, беспомощная, с мутными от слез глазами. Кто-то тяжело вздохнул. Иманбай неожиданно спросил:

— Есть ли какое предзнаменование на будущее царство, молдоке?

Все обратили свои взгляды на муллу.

— Аллах — не смертный человек! — ответил Барпы. — Аллах есть аллах! Все создано аллахом, и тот и этот мир, и свет, и тьма, и вся вселенная! Аллах великодушен, аллах многомилостив. Он не мстит смертным за их заблуждения. Вот был на свете такой великий владыка капыр Пархон. Он говорил: «На всей вселенной только я один владыка и бог, нет второго бога. А если есть, я его убью и буду сам единственным богом!»

Карымшак и Бердибай от ужаса одновременно схватились за вороты.

— Да простит аллах за слышанные дерзости!

— Да падет кара на голову самого капыра!

— Этот капыр Пархон решил проникнуть на седьмое небо и убить самого аллаха! Он собрал все подвластные народы и принялся строить лестницу на седьмое небо, путь к которому идет семь тысяч лет. Аллах знал это и ждал. Пархон поднялся на высоту, путь к которой идет триста лет, и отсюда стал пускать в небо стрелы, чтобы поразить аллаха. Конечно, стрелы не могли достичь аллаха. Они уходили впустую. Но чтобы человек не старался зря, чтобы он по глупости своей не терял даром времени, всемилостивый аллах решил удовлетворить его дерзкое желание. Он приказал ангелам достать со дна океана морского паука. Ангелы подставили паука навстречу стреле, которая навылет пронзила его шею, и затем окровавленную стрелу сбросили назад самому Пархону. При виде окровавленной стрелы Пархон успокоился и возликовал: «Я убил бога, теперь на всем свете только я единственный бог и владыка!..»