Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

Сурмакан терпела до поры до времени, бывало, и плакала от обиды ночи напролет, а потом надоело ей слушать попреки, и говорит она мужу:

— Больно мне нужно такое житье… Что здесь такого, вот возьму и уйду! — И давай собирать свои узелки. — В этом аиле у меня завистницы есть, выжить меня надо им… Вот и женись на них… Оставайся… Баб-то ты всегда найдешь, чего доброго!..

— Ну и валяй, вон порог! — ответил Султан. — Думаешь, в ноги брошусь?.. Нужна ты кому! И просить не стану! Чего-чего, а бабу всегда найдем, такого дерьма на свете хоть соли! Иди, и чтоб ноги твоей здесь не было!

Сурмакан надела на себя все свои платья, навернула на голову огромный тюрбан, на плюшевый бешмет натянула еще бархатный чапан, собрала в узелок дорогие вещи и направилась к дверям:

— Прощай, джигит! Однако не думай, что ты от меня так легко отделаешься. Я вернусь с милицией, заставлю отделить мне половину добра. Я на тебя найду управу!

Султан готов был растерзать ее, но сдержался. Прикусив губу, он с ненавистью смотрел вслед Сурмакан, которая шла, как напоказ, покачивая бедрами, и застонал от злобы: «Ишь ты: «Я на тебя найду управу»! Непокорную кобылицу упорный джигит усмиряет… Вот ты у меня еще заиграешь!»

Вскочив на неоседланную лошадь, Султан вихрем и без седла помчался за уходящей женой, настиг ее и, осадив коня, крикнул:

— Стой, потаскуха! Пока ты приведешь милицию, я тебя оставлю без волос!

Султан пригнулся, сорвал с плеч Сурмакан бархатный чапан и тут же, в одно мгновенье, успел крепко намотать на руку ее косы.

— Ага, значит, ты вернешься с милицией?

Разгоряченная, выезженная лошадь, высоко вскидывая ноги, ударила коленом в зад молодки, Султан с разворота дернул ее за волосы. Тюрбан слетел с головы, разматываясь по земле, беглянка заплясала, выгибаясь от боли. Она зажмурила глаза, напряженно сомкнула тонкие, подбритые брови и, стиснув зубы, уже не могла ничего возразить. А камча Султана, увесистая, сплетенная крупным рубцом, не переставала со свистом взвиваться над ее головой. Султан, едва сдерживая коня, хрипел от бешенства и злорадно приговаривал:

— На тебе! На тебе! На, на! Я тебе покажу дорожку в милицию!

Сурмакан после этого три дня провалялась в постели, а на четвертый день она уже как ни в чем не бывало прижималась к Султану, покрывая его поцелуями:

— Милый, да буду я жертвой твоей, беркут мой! Уж очень ты у меня крутой, горячий, камча у тебя резвая! Ну ладно, бей, хочешь, еще бей! Твоя камча для меня исцеление. Молдоке говорил, что теперь тело мое не будет гореть в аду. О-о, да буду я жертвой твоей, беркут мой!

И только втайне Сурмакан мстительно думала о своих золовках: «Завертелась мельница, уж то-то вам радости, — смейтесь, смейтесь. Но придет и ваш черед: я вам покажу. У палки-то два конца!»

И действительно, еще не сошли синяки с ее тела, как она ловко «отомстила» мужу. Дело в том, что этим летом Керим, сын Отора, поставил свою юрту по соседству с Султаном. В умении бить жену Керим нисколько не уступал Султану и безжалостно избивал свою Кермекан. Еще с весны он крепко сдружился с Султаном и постоянно пропадал у него. Керим был общительный человек, любил повеселиться и часто шутливо заигрывал с Сурмакан. Они часами болтали, смеялись, а то начинали возиться и тузить друг друга. Молчаливая, замкнутая Кермекан подозревала в этом нечистое. При людях она молчала, а наедине пилила мужа упреками:

— Султану ты вроде как друг, а за глаза так и норовишь Сурмакан ущипнуть да обнять. Брось это, а не то опозорю тебя при всем народе!

— Эй, не болтай, дура! — кричал Керим. — Если жизнь дорога, замолчи…

Но Кермекан так просто не сдавалась. Слово за словом, и, как горный поток, обрушивала она на голову мужа брань и проклятья и не унималась до тех пор, пока досыта не отведывала камчи. Живя по соседству, Сурмакан хорошо знала отношения между Керимом и его женой и не только не жалела Кермекан, а, наоборот, осуждала ее. После каждого побоя Кермекан прибегала со слезами жаловаться. Сурмакан бросала на нее презрительный взгляд.

— Ишь, избалованная какая! — ехидно говорила она. — Что это за привычка ходить по аилу да жаловаться, что муж побил? Срам какой! Куда это годится? Ты перестань реветь и больше не ходи по соседям, не охаивай мужа. Дура, «женщина, имеющая овец, кушает курдюк, а женщина, у которой есть муж, получает палку». Вон уже все золовки поговаривают: «Что это Кермекан ходит по людям и жалуется на мужа? Какой позор, что за срам!»

Сурмакан, после того как ее жестоко избил Султан, не подавала другим вида, хотя сердце ее так и горело от горечи и обиды. В душу ее прокралась мысль: «Султан не стал бы меня так избивать, если б ему Кермекан не насплетничала… Вот он и озверел». Поэтому, когда пришел к ним Керим и, как всегда, стал позволять себе вольности, Сурмакан осадила его холодным взглядом:

— Если ты джигит, то уйми свою жену! Она сплетни разводит, ведь живем по соседству, а ты еще другом Султана называешь себя! Уйми свою бабу!

Керим подозрительно спросил:

— А что случилось?

— Что может случиться? Злые глаза не могут спокойно видеть, что я живу открыто и просто. Им это не по душе, вот они и взъелись: «Вертихвостка, потаскуха, беспутная, ветреный подол» и еще какие только клички не дают мне, а твою Кермекан небось ие видят: она ведь тихоня и все исподтишка с Султаном… Правду говорят: «Чем верить мужчине, лучше верить двери». Мой Султан падкий на чужих баб… Твоя Кермекан ему глазом моргнет, так он как с цепи сорвется… Что ему друг, тогда он забывает обо всем! За что я, думаешь, пострадала, на мне ведь живого места нет: все из-за твоей Кермекан! Образумь ее, пока не поздно, худо будет!..

Керим был потрясен. Он не стал разбирать, где бело, где черно, и, придя домой, до потери сознания избил свою жену… С тех пор Керим и Султан стали косо посматривать друг на друга и уже больше не селились по соседству. Конечно, все вскоре узнали об этой истории. Мужчины промолчали, женщины пошептались меж собой, а мальчишки-сорванцы, пастушата, разъезжая на бычках, пели забавную песенку:

Так вот, эта самая Сурмакан сидела теперь среди женщин и важно поводила тонкими бровями, словно говорила этим самым: «Ну что же, если видная, то я видная, если статная, то я статная. Кто из вас может со мной сравниться?» Она, кажется, не прочь была бы возглавить в общине всех «статных и видных». Сурмакан никому не давала говорить, будь то почтенная старуха или пожилая женщина, перебивала, переспрашивала, вставляла свои замечания.