Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

— О-айт, апа! Будь что будет, мы не одни, куда все, туда и мы. Так что нечего убиваться зря, улыбнись, апа! Советская власть дала землю, она же дала нам, угнетенным, свободу, она же заботится о нас, бедняках и обездоленных. Советская власть призывает нас учиться, улучшать нашу жизнь, и неужели же она сделает народу что-либо худое? И если уж и впрямь придется иметь дело с одеялом о восьмидесяти аршинах, о котором рассказывал этот пройдоха Карымшак, так что ж… оно будет греть опять же ноги нам, беднякам… Но и тогда не отдам я свою подругу, сорок лет живущую со мной в согласии, в общину… О байбиче, забудь об этих страшных разговорах! Ну их! Занимайся своим делом, дочке-то платье сшить надо!..

Страшные вести, принесшиеся, словно суховей в трудную годину, были восприняты людьми по-разному. Такие простаки, как Оскенбай, сразу впали в уныние, нахмурились, насупились и лишь молча произносили про себя молитвы:

— Да сохранит бог от такой напасти!

— О аллах, не приведи остаться одному без семьи, без скота, не приведи склоняться возле длинных сараев!

— Да пусть пропадет пропадом такая жизнь, лучше не жить!

Чакибаш по сравнению с прежним временем жил уже гораздо лучше. На нем теперь были домотканый верблюжий армяк, белый войлочный колпак, отороченный черным бархатом, большие, из желтой грубой кожи сапоги. Лицо его порозовело, бородка стала поблескивать. Чакибаш, начавший уже забывать о прежней нужде, сейчас никак не хотел верить новым слухам:

— Ой, да не должно быть такого! Как может народная власть вводить законы, неугодные народу? Вон молодежь говорит, что община-то пойдет на пользу народа. Говорят, нам же легче будет жить!

Совсем по-другому отнесся ко всему Матай.

— Эй, баба, чего ты пригорюнилась? — посмеивался он над женой. — Если ребенка возьмут в общину, это и есть облегчение! Заботиться о нем тогда не надо, а хочешь с кем повеселиться, получай чек… В самую что ни на есть стужу под общим одеялом нисколько не будет холодно! А что? Готовая постель, готовая пища, чего мне еще надо?! Всегда будешь как жеребец стоялый!

— Оставь, Матай, болтать несусветные вещи!

— А оно так и есть! — не унимался Матай. — Вот, скажем, бабу обнять захочешь — пожалуйста, чек! Ребята кормиться будут в казне… Будем жить на всем на готовом! Наденешь тебетей набекрень и ходи себе отдыхай, разве это не счастье?

Все поневоле расхохотались. Чакибаш, действительно сидевший в шапке набекрень, как это представлял Матай, хлопнул ладонями по полам верблюжьего армяка.

— Чишь! — воскликнул он так, как обычно пугают неразумных козлят. — Типун тебе на язык, будь ты неладен, Матай, типун тебе на язык! — проговорил он, смеясь. — Какое же это счастье, если не иметь забот о жене и детях, а? Да пусть оно провалится, такое счастье! О неладный Матай, неужели ты говоришь это всерьез?

Многие в аиле думали так же, как и Чакибаш: «Что это за жизнь будет без забот о детях и жене? Да на кой черт такое счастье! Пусть оно сгинет!» Сам Матай говорил подобные речи лишь затем, чтобы подтрунить над Чакибашем, который только недавно избавился от пожухлой рваной шубейки и первый раз в жизни надел настоящий, верблюжий армяк. В глубине души Матай думал по-другому. Сам он был бедняк, но причислять себя к беднякам не собирался, потому что давно уже состоял исполнителем у Саадата. Если и взаправду появится то, о чем говорят, то это, он думал, должно было обойти его стороной: ведь дело касается прежде всего бедняков. Вот пусть они первые запишутся и пусть они первые соберутся в артель, волоча постельные овчинки и детишек. А там видно будет! Если яблоки будут сами падать в рот, то и мы не упустим такую благодать. А если это дело задумано с хитростью, чтобы на чужом быке бесплатно соль возить, то пусть бедняки сами себе навалят груз на спину и сами тащат.

Не так давно, когда, собравшись вокруг Бердибая, на пригорке сидели люди, неожиданно появился Матай и прервал разговор:

— Беке, если бедняки соберутся в артель, то уж первым долгом заявят, что они хозяева земель и пастбищ. Обмеряют все горы и долины. А еще возьмут да скажут вам: «Бай, забери свой скот, держи его на приколе!» Эх, Беке, где тогда будем мы пасти нашего серка?

Бердибай кольнул Матая неприязненным взглядом и, помолчав, досадливо сказал:

— Ты что болтаешь, шайтан! Что ты везде носишься, как предвестник светопреставления? Когда я был баем, а? Очернить меня хочешь? Эти земли и горы советская власть не сотворяла и не привезла откуда-нибудь, они остались нам от предков! Какое дело бедняку до меня? Или хотите согнать меня с обжитого коша моих отцов?

Матай оскорбленно вздернул щупленькими плечами, чем-то напоминая этим обидевшегося мальчишку, и с места тронул лошадь:

— Вы, Беке, как хотите. Мне все равно, кто на какой земле… Но меня к себе не пристегивайте!

Пока Бердибай собрался с ответом, Матай, никогда в жизни не умевший ездить спокойно, пустил лошадь галопом с пригорка. Вот уж полгода, как Матай бессменно ездит на своем куцехвостом меринке, который до того приноровился к хозяину, что стоит только тому шевельнуть поводьями, как меринок сразу, прижав уши, пускается тряской рысью. И уже ничто не заставит его сбиться с хода, что на подъем, что на спуск — всюду он идет одним наметом. И Матай, ростом с вершок, сидит в седле выпрямившись, неподвижно, как пригвожденный, упираясь носками в медные стремена, подставив лицо встречному ветру. Изредка опуская камчу наискось по бедру коня, он понукает его короткими и кривыми ногами, и в этот момент, когда он и карий на бегу, кажется, что они извечно, неутомимо скачут вперед и никогда нигде не остановятся. В аиле поездку на манер Матая назвали «матаевской ездой». Куцехвостый меринок и Матай, казалось, созданы были друг для друга; карий меринок даже чем-то напоминал своего хозяина: поджарый, заезженный, с жидкой гривкой, с тонким вылезшим хвостом, он, казалось, никогда не передохнет, не опустит копыт на землю. Матаю было уже под сорок, но на его сморщенном, обветренном лице до сих пор почему-то не выросло ни единой волосинки. Повстречаешься где-нибудь с ним лицом к лицу и не поймешь: мальчишка это или мужчина или вообще черт знает что, подумаешь даже, что он такой, наверное, с неба свалился. Впервые увидев Матая, люди смотрели на него с изумлением, раскрыв рты. А кое-кто из находчивых, провожая его взглядом, язвительно замечал:

— О-о, что же это такое? Человек не человек. Или это тень птицы?!

Но самое интересное — это случай, происшедший в прошлом году, осенью, в Кой-Таше. Матай вез спешное письмо на соседнюю погранзаставу. Его куцехвостый шел стремительной рысью, вытянув стрелой шею, запрокинув уши. Ветер с посвистом бил в лицо. Матай, как и всегда, сидевший в седле с неестественной прямотой, точно вбитый в землю колышек, поглубже натянул на лоб войлочную шляпу, скрывая от солнца глаза. Вдруг, когда он с разгону взлетел на бугор, навстречу ему попалась старуха, которая, мерно покачиваясь и дремля, ехала на вьюченном рыжем воле. Дробный топот копыт на дороге заставил ее очнуться. Вздрогнув, она открыла глаза и, к ужасу своему, увидела быстро приближающееся к нем какое-то странное существо. Старуха в страхе успела только пробормотать: