Павел Макшанихин - Родимая сторонка

Трудно было Роману Ивановичу поднимать руку на старика еще и по другой причине: влюбился он в его дочку без памяти. Да кабы уверен был, что и она его любит, а то…

Шел сейчас и думал со страхом: «Вдруг и глядеть на меня Маруся не станет от обиды за отца? Хоть и коммунистка она, положим, а кто ее знает? Не у всякого коммуниста любовь с партийным уставом уживается!»

Вконец измученный и расстроенный всеми этими мыслями, даже обозлился на нее:

«И надо же, черт побери, случиться такому! Будто кроме Курьевки нигде и баб хороших не водится, будто кроме Боевой Маруси, хоть в той же Курьевке, и невест больше нет?! Да раньше эту самую Маруську Боеву он, Ромка Синицын, и за девчонку не считал, внимания даже на этот чертополох не обращал никакого. Худая-прехудая была, рыжая, веснушчатая, черноногая, в синяках от драк и в царапинах вся. Мальчишек и тех обижала, до того отчаянная росла. Сколько раз, бывало, приходилось Ромке младших братишек своих от нее оборонять!»

Но лишь вспомнил приезд свой в Курьевку, после окончания техникума, и сразу сами собой распались от светлой улыбки сердито сжатые губы.

Как увидел он тогда Марусю, заробел перед ней сразу. Девятилетку она Степахинскую как раз окончила, готовилась в вуз поступать. И вовсе оказалась не рыжая, а золотая, и не худющая, а кругленькая, и не черная от загара и грязи, а белошеяя, белорукая, белоногая, словно и загар стеснялся приставать к ней. А как опалила при встрече глазами, будто огнем синим, не заметил Ромка на лице у ней ни одной веснушки. Осмелев немного, заговорил было о чем-то, — высмеяла с первых же слов; попробовал раз вечерком под локоток взять — так осадила, что еле опомнился. Но от встреч не отказывалась и разговоров не избегала. Не часто, правда, и встречались, немного и сказать успели друг другу, не успели и в чувствах своих разобраться, как началась война.

А когда вернулся Роман Иванович с фронта, не застал он в Курьевке Маруси. Учиться уехала в педагогический институт. И не думалось больше о ней. С глаз долой, говорят, из сердца вон. Знал только, что окончила она институт, где-то в районе работала не один год, замужем неудачно была, а потом прошел вдруг слух, что домой приехала и в Курьевской семилетке историю преподает.

Не искал Роман Иванович встреч с ней, да ведь только гора с горой не сходится: зашел он как-то по делу в Дом культуры, не зная, что там со всего района учителя съехались на совещание, и налетела там на него в коридоре, спеша к выходу, какая-то рыжая учителка в беличьей дошке и серой пуховой шапочке.

— Извините! — смутилась она, а как глянула в лицо Роману Ивановичу, густо загорелась румянцем. Хоть и узнал он сразу синие распахнутые настежь глаза, а растерялся тоже, не нашелся что сказать. И она ничего не сказала, мимо прошла.

Второй раз увиделись они в тот же день в столовой и опять случайно. В первые минуты говорили, как чужие. О прошлом и не поминали. Да, собственно, и поминать нечего было. А недели через две, встретившись на каком-то собрании, обрадовались друг другу, словно старые хорошие знакомые. Вечером погуляли даже, в кино сходили…

С тех пор и начала изнурять Романа Ивановича тоска по ней, с тех пор и схватил за сердце отчаянный страх, не уплыло бы от него это рыжее синеглазое счастье.

…Шел уже двенадцатый час дня, а в правлении почему-то все еще толпилось столько людей, что, пока Роман Иванович раздевался и приглядывался, его никто не заметил даже.

За столом председателя честно трудились в синем дыму оба ветеринара — большеголовый, с квадратными плечами, участковый ветеринар Епишкин и курносый, встрепанный Девятов, из района. Между ними сидел еще третий кто-то, пожилой, худощавый, с черными жидкими усиками. Роман Иванович с трудом признал в нем Зобова, старшего зоотехника из области, у которого учился когда-то и к которому до сих пор хранил почтительное уважение и доброе чувство. Жалея бывшего учителя, думал: «Старик ведь, больной, видать, а все еще по колхозам мотается, не сидится ему на месте!»

Все трое, должно быть, успели побывать на фермах и сейчас, по разговору судя, писали акт и обсуждали план блокады и уничтожения бруцеллеза.

Сам Боев, вытесненный приезжими из-за стола, сидел в сторонке, у окна. Толпясь около него, колхозники робко совали в руки ему какие-то бумажки; одни он сердито возвращал, другие подписывал, низко опуская на глаза рыжевато-седые брови. Время от времени утиный нос Савела Ивановича неприязненно поворачивался к приезжим, как бы говоря: «Плануйте там, плануйте, ваше дело — плановать! А я вот, ужо, погляжу, стоит ли из этих планов огород городить!»

Встретили Романа Ивановича не очень приветливо. Увидев его, Савел Иванович недобро сощурил глаза и поджал губы. Ни слова не сказав, подал с неохотой короткопалую руку. А Зобов начал вдруг журить своего бывшего ученика:

— Так, так, сударь, изменили, значит, профессии своей? А я-то думал, окончите институт после техникума, практиком большим станете, а то и ученым…

— Что делать, Петр Поликарпович! — несколько смущенно оправдывался перед ним Роман Иванович. — Не всем же учеными быть! Надо же кому-то и людей организовывать, воспитывать, на дело поднимать. Да ведь я тоже зоотехником года четыре после войны работал, в «Красном партизане»…

— Знаю, знаю, — перебил его Зобов, — за всеми вами слежу. И о том известно мне, что сбежали вы, сударь, оттуда на партийную работу как раз в то время, когда с животноводством в районе вашем особенно худо стало. Да-с!

— Поэтому и взяли меня тогда в райком! — мягко возразил Зобову Роман Иванович.

Тот усмехнулся, покрутил жилистой старческой шеей, словно галстук душил его.

— А что может, сударь, сделать партийный работник хотя бы вот в данном случае? Тут ведь не разговоры нужны, не агитация, а оперативная помощь специалиста. Да-с!

И положил на край стола лист бумаги и карандаш, строго приказав своему бывшему студенту:

— Вот извольте-ка, товарищ секретарь, составить рацион кормления скота. И колхозу конкретно поможете, и для вас самих польза будет. В райкоме сидя, забыли, поди, как это делается…

Оба ветеринара улыбнулись и с затаенным торжествующим выжиданием уставились на Романа Ивановича, а Боев, головы не поворачивая, съязвил полушутя:

— К лицу ли, Петр Поликарпович, зональному секретарю на такие мелочи размениваться! Его дело руководить, командовать, покрикивать на нас…

Потирая холодной рукой лоб, чтобы остудить себя несколько, Роман Иванович спокойно осадил его:

— Я, Савел Иванович, хоть и зоотехник, но по нынешней должности своей обязан в первую очередь не скотиной, а людьми заниматься. Петру Поликарповичу, может, и простительно не знать этого, а уж вам-то нет! Кормов доставать надо спешно, а не рацион из гнилой соломы сочинять.