Павел Макшанихин - Родимая сторонка

Ночевать к леснику заезжал он по старой дружбе. Воевали они вместе в одной батарее, а когда Роман Иванович вернулся из госпиталя в Курьевку, Степан Антонович с матерью приютили его, бездомного, у себя.

Так и жил он у них, прилепившись к чужому семейному теплу, пока не выздоровел. И тут разошлись врозь дороги фронтовых друзей. Послали Романа Ивановича зоотехником в захудалый отдаленный колхоз; а Степу, всем на диво, очень скоро прибрала к рукам разбитная смазливая продавщица раймага Гранька Лютова. Говорили, будто бы от растраты спряталась за него. К тому времени умерла, на беду, Лукерья Сергеевна, Степина мать, и некому было оборонить от Граньки храброго батарейца. Потом узнал стороной Роман Иванович, что ушел Степан из колхоза в лесники. Худого, понятно, не было в этом ничего, кабы от людей не отгородился, а то, сказывают, по неделям в лесу пропадает, дичать прямо начал. Помня строгую и добрую Лукерью Сергеевну, привечавшую его как родного сына, и тревожась за дружка своего, навещал Роман Иванович Степана всякий раз, как случалось бывать по райкомовским делам в Курьевке.

…Лежа сейчас в широкой мягкой кровати, сияющей никелированными шарами, с доброй завистью оглядывал он хозяйскую горницу. Не худо бы пожить в таком уюте! Стены в ней оштукатурены и побелены, пол покрашен, на полу — цветной мягкий коврик, на окнах — тюлевые занавески, в одном углу, на маленьком столике — новый радиоприемник, в другом — шифоньер с зеркальными дверцами.

Справно жил работяга и хлопотун Степан Антонович! Было у него, видать, хозяйство не маленькое: все утро бренчала Гранька ведрами, бегала из дому во двор и со двора в дом, обихаживая скотину и птицу.

«Вставать надо!» — понужал себя Роман Иванович, не двигаясь, однако ж, и смятенно прислушиваясь к частому стуку хозяйских каблучков и своего сердца. Она, должно быть, управилась с хозяйством, раз сменила сапоги на туфли.

Ужаснувшись стыдного желания видеть Граньку около себя, сел быстро в постели, схватил со стула гимнастерку и брюки, но одеться не успел.

— Вставайте завтракать! — заглянула она без стука в горницу, блестя глазами, зубами и сережками. И опустила плотные ресницы, неторопливо закрывая дверь.

«Мало тебе мужа, блудня, с жиру бесишься!» — презирая себя, ругал ее Роман Иванович.

Злой и смущенный вышел из горницы на кухню умываться. Гранька живо подала ему кремовое шершавое полотенце и зачерпнула воды. Держа ковшик в правой руке, потрепала гостю левой спутанные волосы, ласково жалея его:

— Господи, тоска вам, поди, какая без любви?! И как это вы терпите только: такой видный из себя, симпатичный, а живете один…

Вода из ковша плескалась через край, на пол, мимо тазика, а Гранька стояла над гостем, ничего не замечая, и хохотала:

— Давно заговелись-то?

Ноздри ее маленького носика трепетно вздрагивали, голос звучал тихо, придушенно:

— Религию, значит, соблюдаете? Как бы вам, Роман Иванович, причастие не пропустить! Грех-то какой будет…

Все больше багровея, Роман Иванович вытер сухое лицо полотенцем и пошел к столу, где шипели и потрескивали на сковородке блины. Торопясь и обжигаясь, начал есть, а Гранька, пунцовая не столь от печного, сколь от своего жара, присела, распахнув малиновый халат, за другой угол стола.

Роман Иванович, убегая взглядом от бесстыдно зовущих Гранькиных глаз, не стерпел, покосился на точеную шею и на крутые белые предгорья грудей, закрытых кружевными облаками…

Кабы не спасительный стук в сенях, не устоял бы, поди, праведник от греха. Стук этот испугал и обрадовал его.

Гранька в досаде повела тонкой бровью и с ужасающей неторопливостью поплыла в кухню, а Роман Иванович выпрямился и вздохнул прерывисто.

Такое же счастливое чувство испытывал он, помнится, однажды на фронте, когда плена позорного избежал.

Вошел Степан с красным от мороза лицом и заиндевевшими бровями, бросил молча в угол двух мерзлых зайцев, разделся и сел в одной рубахе на лавку, общипывая сосульки с усов.

Впервые Роману Ивановичу за три дня выпала минута поговорить с ним. До этого он Степана даже не видел, потому что тот с курами ложился, с петухами вставал.

— Ну, как охотишься нынче? — спросил, радуясь, что прямо и честно может глядеть ему в глаза.

Степан показал на полати, откуда свешивались четыре рыжих лисьих хвоста.

— За зиму вот вся и добыча тут. Зайчишек, правда, около десятка в капканы поймал да белок десятка три сшиб…

Улыбнулся вдруг, повернув к Роману Ивановичу худое скуластое лицо с большими серо-синими глазами.

— Лося твоего ноне видел…

— Где? — живо вскинулся Роман Иванович.

— Иду на рассвете просекой, по дороге. У меня там капканы. Вижу вдруг — едут навстречу мне на конях. «Не лес ли кто ворует, думаю?» Стали подъезжать ближе, приглядываюсь, а это лоси! Идут друг за дружкой. Рога ихние за дуги я в темноте принял. Два, значит, вправо кинулись, в чащобу, а один остановился в снегу и стоит…

— Так чего же ты смотрел? — задрожавшими руками отодвинул от себя блины Роман Иванович.

— Ну зачем же я чужого лося трогать буду? Да и ружьишка с собой у меня не было.

— Я к тебе на будущей неделе приеду, вместе и пойдем! — Загорелся враз Роман Иванович, вылезая из-за стола.

Степан только рукой махнул и начал разуваться.

— Нет, уж… Вижу — не собраться тебе, да и срок на исходе.

— Ничего, успеем.

Сняв старые подшитые валенки и глядя на свои побелевшие ноги, лесник угрюмо выругался:

— Замерз, брат, как собака. Всю вселенную обошел сегодня…

— Чего же ты надрываешься так?

— Да ведь охота пуще неволи.

Достал с печки меховые унты, обулся, сел опять рядом.

— Только ли охоту тешишь? — глянул на него с усмешкой Роман Иванович. — У тебя вон хозяйство стало большое, оно не только ухода, а и расхода требует.

Степан усмехнулся.

— Поди, думаешь, спекулирую, взятки беру? Нет, дружок, все своим горбом зарабатываю! И дело мое безгрешное: зимой лисицу, волка, зайца поймать, а летом — отроек словить, грибов и ягод заготовить. Целую пасеку вон наимал пчел-то…

— Колхозные, поди?

— И колхозные попадаются.

— Нехорошо вроде колхозные присваивать…

— Все по закону, Роман Иванович. Раз упустили рой, значит, не хозяева ему.

— И как же ты их ловишь?

— Тоже труд нужен. Колоду сделаю, натру ее мелиссой, чтобы на запах пчелы летели, а потом эту колоду в лес везем с бабой да поднимаем на дерево. Глядишь, денька через два-три и прилетит рой туда. Ну, берешь его на свою пасеку, либо продаешь.

— Не понимаю, Степа, зачем ты из колхоза вышел? Ну сам лесником работаешь, а жена в колхозе пускай бы…

Степан не успел ответить, как из-за кухонной занавески выскочила Гранька, словно кипятку на нее плеснули.