Николай Фомичев - Неожиданные люди

— …товарищ Шугаев? Желаете сказать? — Не сразу он расслышал и понял, что это к нему обращается Найденов с дальнего конца стола.

Внезапная мысль о том, что он не может и не должен молчать, когда решается судьба того, за чем он шел сюда, так взволновала его, что он совсем смешался, и, чувствуя, что говорит не то, что нужно бы сказать, сказал, с трудом выговаривая слова:

— Поймите, на заводе силикоз, и это доказательство того, что… продолжать эксплуатацию завода немыслимо. Я прошу… я настаиваю на немедленном закрытии завода…

— У вас все? — спросил Найденов. — Благодарю вас. Кто еще желает высказаться? — Он прошелся взглядом по лицам сидящих и сказал: — Тогда позвольте мне… Вопрос, товарищи, ясен: рабочие цементного должны быть избавлены от вредного действия пыли. Двух мнений тут не может быть… Безусловно, у Пал Палыча есть целый ряд причин, по которым ему трудно подчиниться требованиям санитарной службы. Но это ничуть не снимает с него ответственности за здоровье рабочих. И, думается мне, не меньшая вина за случившееся ложится и на санэпидстанцию. Ведь если бы вопрос, который мы сейчас рассматриваем, был поднят санитарными врачами раньше, не было бы того печального положения, которое создалось на заводе теперь. Что же касается Пал Палыча, вина его, безусловная вина, — в другом, товарищи. — Сожалеющий взгляд Найденова остановился на Гребенщикове. — Товарищ Шугаев был вправе требовать от вас прекращения эксплуатации. И вы должны были совместно разработать меры, договориться о сроках. А вы проволынили с этим делом. А когда завод опечатали, велели сорвать пломбы. Это же превышение власти! Да-да, Пал Палыч, превышение власти! — несколько громче повторил Найденов. — Я так это расцениваю. И мне кажется, в своем решении мы так и должны записать, что Пал Палыч превысил власть! В сложившейся ситуации, Пал Палыч, вам бы следовало остановить завод. Судя по вашему выступлению, у вас нет еще позитивного решения на этот счет. Поэтому предлагаю: спорный вопрос вынести на рассмотрение бюро горкома. Я уже разговаривал по этому поводу с первым секретарем. Сергей Васильевич весьма обеспокоен случившимся и поддержит наше решение. Есть другие предложения?

Сидевшие за столом закивали, и видно было, что большинство с Найденовым согласилось. Лишь управляющий, тяжело навалившись на столешницу, буркнул под нос:

— Если горком даст мне цемент, я хоть завтра закрою завод.

Но Найденов оставил его слова без внимания и, оглядев собравшихся, больше для порядка спросил:

— Может, еще кто желает высказаться?

Чувствуя, что управляющий по-прежнему невозмутим в своем решении оставить все, как было, Шугаев ухватился за последнюю надежду, надежду горьким словом пошатнуть невозмутимость этого человека. Он поднял руку, и Найденов кивнул ему.

— Возможно, я чего-то недопонимаю, — тихо, неуверенно заговорил Шугаев. — Может, я вообще не то скажу, но… Не мне вам говорить, товарищи, но неужели планы, сроки, важность строек для нас дороже… дороже человека, его души, его здоровья?.. Ведь единственно в нем, в человеке, весь смысл и наших планов, и нашей работы… Наверно, я говорю прописные истины. Простите. Но почему тогда мы не хотим сломать отжившее и вредное — завод, который и заводом-то стыдно назвать… Когда горит дом, его бросаются спасать немедленно, не оставляя на потом… Я прошу понять меня правильно, но я… я не верю, понимаете, не верю, что Павел Павлович согласится закрыть цементный… — Неловкая тишина нависла над столом, тишина непонимания, но он уже не мог остановиться. Он провел рукой по щеке, влажной от пота, и продолжал, обращаясь к Найденову, смотревшему на него с терпеливым вниманием: — Так вот, если бюро не поможет, и он… Павел Павлович, не поймет, то я… мне ничего другого не останется, как вновь опечатать завод. А если опять сорвут пломбы, я, — он запнулся и глухо договорил: — Я пойду к прокурору…

Шугаев сел и, опустив в колени руки, нервно сжал свои холодные, влажные пальцы.

— Это ваше право, — негромко обронил Найденов и, блеснув золотыми очками, спросил: — Больше нет желающих?.. Тогда с первым вопросом все.

…На улицу Шугаев вышел вместе с архитектором.

— Да, батенька, — старчески кхекнув, сказал архитектор, — вашей доле завидовать не приходится. Ну, ничего, ничего, — ласково тронул он Шугаева за рукав, — Первый секретарь Захаров — стоящий человек. Он непременно вас поддержит… Вам налево? А мне направо… Всего вам хорошего.

Был еще день, но от тускло-серого неба и влажной черноты асфальта улица казалась сумрачной. Робко и нудно сеял неслышный дождь.

— Ливанул бы, что ли, как следует, — вслух сказал Шугаев и подумал про себя: «А не поддержит — пойду к прокурору и на том стоять буду».

1966—1972 гг.

— Все! — сказал Ваганов и опустил ладонь на темно-вишневое зеркало стола, длинного, как пол коридора.

Невнятный облегченный шум поднявшихся с обеих сторон стола и от стены заполнил пространство кабинета и тотчас стал опорожнять его, вытекая в приемную: совещавшиеся плотной очередью-стоножкой протискивались в дверь, маяча головами — лысыми, густоволосыми, седыми (всех седей и выше всех — Степанов, начальник «Стальстроя» ).

Ваганов следил за удалением расстроенной фаланги с преувеличенным вниманием. Точнее, не следил — фотографировал глазами, как зевака, весь уйдя в процесс глядения, чтобы несколько минут не думать. Нет, большой усталости сегодня не было. Даже напротив — в мыслях ясность и легкость. «Легкость в мыслях необыкновенная», — выщелкнула память полузабытую фразу. Он внутренне улыбнулся. Ясность в голове оттого, что нынче, кажется впервые, он был освобожден от гнета нервного напряжения: отлаженный механизм оперативки сработал как бы сам, почти без участия хозяина. Всегда бы так…

Шум и людская фаланга вытекли, оставив в кабинете тишину и душный воздух (душный, хотя никто не курил, а высокие окна раскрыты и от солнца зашторены), и еще — Ваганова, одинокого, как пассажира на пустующей платформе. Теперь он наслаждался кратким бездумным покоем. Бездумным потому, что не было мыслей о делах, хотя, возможно, именно в эту минуту в глубине его подсознания и намечался абрис того, что в скором времени должно было сложиться в мысленный план, в решение и, через цепную реакцию телефонных звонков, вызовов, команд, передвижений бригад и машин, вылиться в дело.

Скользнувшая в полуприкрытую дверь жидкая фигура Алешина, конструктора из техотдела, двигалась прямо к нему, лицо к лицу, и лишь сейчас Ваганов уяснил, что сам он сидит за другим, за письменным, столом, — когда он перешел за этот стол, он позабыл и добродушно хмыкнул про себя: чудная, небывалая рассеянность, рассеянность старого профессора…