Николай Фомичев - Неожиданные люди

Вскинулись прямые, тонкие кисти над головами детей, и разноголосо прозвенело:

— Салют!

Шугаев с недоумением и чувством неловкости смотрел на управляющего. Лицо Гребенщикова смущенно дрогнуло. Он грузно поднялся, пожал просиявшей вожатой руку и, приняв папку-адрес, отложил ее на угол стола. Потом повернулся с добродушной улыбкой к пионерам, кивнул им и тяжело опустился в кресло.

Цепочка пионеров, замыкаемая вожатой, облегченным шагом потрусила к дверям.

Шугаев медлил: продолжать разговор в прежнем, доверительном, тоне стало отчего-то неловко.

— Так что вы от меня хотите? — спросил Гребенщиков теперь уже с благодушной ворчливостью.

— Я, конечно, понимаю всю сложность обстоятельств, — проговорил Шугаев, чувствуя, что во рту у него пересохло от волнения. — Но долг обязывает меня… нас потребовать остановки завода.

— Остановим, остановим, — проворчал Гребенщиков, пошевелившись в кресле. — Всему свое время. Вот построим химический комбинат и возьмемся за реконструкцию завода…

— Вы не совсем меня поняли, — мягко возразил Шугаев. — Завод необходимо закрыть немедленно…

Лицо Гребенщикова вдруг начало багроветь.

— Ты что, дорогой товарищ?.. Ты вот сядь сюда, — он пристукнул крутым кулаком по столешнице, — и тогда валяй закрывай!.. Какие вы все мастера пальцем тыкать!.. Цемента на стройке в обрез. На голодном пайке перебиваемся. К весне — дух вон! — сдать должны вторую очередь: правительство следит за сроками! А ты — цементный закрывать!..

Он замолчал, гневно сопя и упираясь взглядом в растерянно моргавшего Шугаева.

— Но разве нельзя, — неуверенно заговорил Шугаев, — сославшись на необходимость остановки завода, попросить цемент с другого предприятия?..

— С какого другого?! Кто даст цемент без фондов? Фонды спускают под план. Нет лишнего цемента в министерство. Я три года пробиваю дополнительные фонды, а мне показывают кукиш!

— Я понимаю вас, — сказал Шугаев, — но и вы поймите меня: мы не можем рисковать здоровьем рабочих. Люди ведь буквально задыхаются в пыли…

— Слушайте! Что значит «задыхаются»? Что у них, респираторов не хватает? Экая невидаль — пыль! Я сам начинал с рабочего. Я Магнитку строил. Разве нам так доставалось? Не то что пыль — голод! холод! Работа чуть ли не сутками напролет! Да какая работа! И ничего — выдюжили вот…

Ироническая улыбка вдруг сорвалась с шугаевских губ:

— Извините, Пал Палыч, но… вы, вероятно, не очень представляете себе, что значит силикоз…

— Да что ты меня силикозом пугаешь? Силикоз, силикоз… В респираторах надо работать, и никакого силикоза не будет… Ну ничего, я их заставлю надеть респираторы! — Гребенщиков выхватил из мраморного стакана граненый красный карандаш и, крупно начертав на листке календаря «Респираторы», припечатал карандаш к столу. — А еще я вот что скажу, дорогой товарищ… Строительство — наше ударное строительство — та же битва, только мирная. И в этой мирной битве победы без жертв не даются! Так-то вот, мой дорогой…

«Действительно не понимает или понять не хочет? — спросил себя Шугаев, растерянно охватывая взглядом резкие черты лица Гребенщикова и глыбисто-тяжелый очерк всей его фигуры, навалившейся на стол. — Вот взять бы да сказать ему: давай рискнем, закроем завод, и пусть срываются сроки — уж тогда наверняка найдется цемент, завалят стройку цементом»… Но что-то, что стояло между ними, мешало ему высказать вслух свои мысли, и тогда он сказал:

— Ну а что, собственно, случится, если вы закроете завод?

— Вы вообще соображаете, что вы говорите? — переходя почему-то на «вы», сказал управляющий.

Скверное, тяжелое чувство вдруг охватило Шугаева. Он посмотрел на папку, которую сжимал в руках: минута, к которой он готовился, наступила. Он расстегнул «молнию», вытащил из папки нужный документ и, положив его на стол, неуверенным движением придвинул к управляющему:

— Вот, ознакомьтесь, пожалуйста…

— Что это? — Гребенщиков дернул бровями.

— Предписание санитарного надзора. Я сожалею, но… если через две недели вы не закроете завод, я вынужден буду опечатать его. — Язык у него был совершенно сухой, и он с большим трудом выговорил эти слова.

— Это… это что?! Ультиматум?! — вскрикнул Гребенщиков придушенным голосом.

Шугаев криво улыбнулся:

— Это просто напоминание… Я предупредил вас, это мой долг…

Гребенщиков развернулся к тумбочке, ткнул пальцем в черную кнопку звонка и взглянул на Шугаева так, словно впервые его увидел.

— У вас все? Ну, будьте здоровы! — и он кивнул не то Шугаеву, не то на дверь.

Шугаев нервно вскочил и пошел. В дверях столкнулся с обеспокоенной секретаршей.

— Соедини меня с Коркиным! — бросил ей Гребенщиков.

«Коркин… Кто же это Коркин? — тупо соображал Шугаев, выходя в коридор и спускаясь по лестнице. — Кажется, кто-то в горкоме… А, да, заведующий промышленным отделом. Ну, пусть…»

Он вышел на улицу, сел в полупустой душный трамвай и поохал на работу. Чувствовал он себя разбитым. Трамвай громыхал и дергался. Чугунно перекатываясь, стучали под решетчатым полом колеса.

— Кор-кин, Кор-кин, Кор-кин, — навязчиво стучало в висках.

«Ничего, — успокаивал себя Шугаев. — Коркин так Коркин… Я все равно не отступлюсь…»

Он зашел к главврачу и, устало опустившись в кресло, стал рассказывать о разговоре с управляющим.

Готлиб, сидя за столом и подперев щеку ладонью, флегматично слушал, ничем не выдавая своего отношения к рассказу Шугаева. Но вот он отвалился на спинку и дважды беспокойно шевельнулся в кресле.

— А вы что… гм-гм… в самом деле решили опечатать завод? — как будто даже безразлично спросил Готлиб.

— Конечно!

— Что ж, попытайтесь, — неохотно обронил Готлиб. — Только я не думаю, чтобы крайние меры привели к чему-нибудь хорошему. — И больше слова не сказал на эту тему.

Вот уже несколько дней, как только до него дошла неприятная весть, сложное, противоречивое чувство мучило главврача. Он был искренне обеспокоен судьбой заболевших рабочих, но мысль о том, что случай на цементном грозит ему самому последствиями, тревожила его сильнее. Он понимал, что серьезных неприятностей не избежать, если не принять мер, исключающих рецидивы силикоза. В этом смысле инициатива Шугаева ему нравилась. Но когда он пытался представить себе всю опасность конфликта, в который вольно или невольно втягивал его Шугаев, все эти вызовы к начальству, комиссии, объяснения с Гребенщиковым, у него заранее, как от зубной боли, кривилось лицо, и он страдальчески думал, что со своим сердцем, нервами не вынесет этого. Внезапно его осенило переложить все на Шугаева, а самому куда-нибудь уехать… Например, в отпуск, а молодой и энергичный Шугаев так или иначе тем временем уладит конфликт. Идея показалась ему замечательной. Как-то сразу отлегло от сердца, он повеселел и по своей домашней привычке принялся насвистывать.