Николай Фомичев - Неожиданные люди

Вадик мог гордиться, что трудный и сложный этап, или «обгонный путь», как он называл его, ускоренно выводящий его к достижению главной цели, преодолен им успешно и вовремя, и все же из «Рудстроя» он уезжал без радости: настроение его омрачено было скоропалительной, и против его воли, женитьбой на Светлане Бондиной, из сметного отдела треста…

Собственно, у Вадика и в мыслях не было жениться на ком бы то ни было в такое неустроенное время, когда у него, можно сказать, ни кола ни двора. А если он порой и задумывался о подруге жизни, то идеал ее был слишком далек от того, что он реально видел.

Жена человека с положением, каким себя видел Вадим в недалеком будущем, должна иметь, среди прочих семейных достоинств, по крайней мере два принципиально важных: соответственную внешность — не настолько яркую, чтобы затмевать собой мужа, и все-таки достаточно привлекательную, чтобы лестно было показаться с ней на людях; и еще хотел Вадим, чтобы его жена была медичкой: ведь это так важно, ему, человеку занятому, которому, возможно, недосуг подумать о собственном здоровье, иметь под рукой врача-жену… И вдруг судьба-злодейка так распорядилась, что он женился преждевременно, на женщине, не только не красивой, но даже не медичке.

Познакомились они на базе отдыха «Рудстроя» на берегу блистающего синевой Тобола в один из тех пронзительно солнечных дней, которыми так славен Казахстан. Играя в волейбол, он обратил внимание на белобрысую девчонку в команде соперников: она так ловко, по-спортивному падала на руки, поднимая низкие мячи, так мастерски-здорово «резала» удары, с таким изяществом принимала и подавала «пас», что Вадим невольно залюбовался ею. Она была в тугом, лилового цвета купальнике, и гармонично-плавный перелив ее узкой талии в широкие, выпукло-стройные бедра почему-то взволновал Вадима… Потом, когда они разговорились, ему понравилась ее улыбка, словно светом доброты озарявшая ее лицо, довольно заурядное в обычном состоянии, понравилось ее немногословие, а легкая завороженность, с которой она слушала Вадима, немножко льстила его самолюбию. Но и позднее, когда они, можно сказать, сдружились и все выходные проводили вместе, катаясь на лодке, купаясь и играя в волейбол на берегу Тобола, никаких особенных планов в отношении ее Вадим не строил. Женщина у него была, тридцатилетняя соломенная вдовушка, доярка из поселка Актай, куда он временами наезжал с бутылкой хорошего вина и свертками закусок, но эта женщина ему приелась за два года знакомства, и все-таки на встречи со Светланой он смотрел не более чем на легкое развлечение, ни к чему не обязывающее и ничем ему не грозившее. Но все обернулось иначе…

Случилось это незадолго до сезонного закрытия базы, когда погожие, жаркие дни вдруг стали сменяться резко-прохладными, зябкими вечерами, напоминавшими о скорой и суровой осени. Тот вечер, особенно холодный, ветреный, собрал всех отдыхающих возле большого жаркого костра, лизавшего своим огнем аспидно-черное брюхо котла, в недрах которого клокотала благоухавшая приправами уха, стихийно вызывавшая желание принять перед ней «для сугреву». И компания, вооружившись кому что бог послал — бутылками вина и водок, консервами, соленьями и овощами, — приступила к пиршеству под возбуждающие возгласы и шутки. Вадим, сидевший здесь же, рядом со Светланой, был в том радужно-приподнятом настроении, когда все кажется прекрасным, и жизнь, и окружающие люди, и даже непогода, а вино, сколько бы его ни выпил, не пьянит, а только обостряет чувства; и в этом состоянии вдруг необыкновенно привлекательной увидел он Светлану, когда она, обняв коленки, обтянутые синими спортивными рейтузами, слегка покачиваясь взад-вперед, среди гитарного бренчания и хора голосов, подтягивала чистым, серебристым дискантом: «Крепись, геолог, ты солнцу и ветру брат», и глаза ее с мерцавшими в зрачках язычками, — отсветами костра — казались глубоко таинственными, как звездное небо… И неожиданный прилив желания остаться с ней наедине заставил дрогнуть его сдержанное сердце, и все последующее время, пока компания, оглашая берег разнобоем шумных голосов и тостов, приканчивала огненно-горячую уху, налитую в дюралевые кружки, он уже не наслаждался пиршеством, а просто ждал, слегка волнуясь, неизвестности, ждал, когда все закончится, а собравшиеся разбредутся кто куда парами и кучками. А когда все разбрелись, они со Светой, пройдясь вдоль берега, облюбовали для себя местечко под ракитой, свесившей свои ветви-космы к реке, где в зыбком лунном свете перекатывались и бутылочно блестели пологие волны. Они уселись на плаще Вадима, и он, заметив, что Светлана зябко вздрогнула, распахнул пиджак и укрыл ее левой полой, оставив руку у нее на плече. «Ой, как тепло!» — шепнула Светлана, робко прижавшись к Вадиму, и он поцеловал ее — впервые — в пахнущую дымом костра щеку. И тут она заговорила прерывающимся от волнения полушепотом: «Ты знаешь, Вадик, это странно даже, до чего я спокойно себя чувствую рядом с тобой… Ты какой-то весь надежный, цельный, что ли… Я не люблю, когда мужчины много говорят, бахвалятся… Они — почти все такие. А ты — совсем другой. Ты необыкновенный… и такой простой со всеми… У тебя, наверно, хорошие родители, это от них, правда?.. Я так рада, что познакомилась с тобой». То, несомненно, была исповедь влюбленной, но Вадик, знавший уже твердо, как надо отвечать на женские признания, порывисто обнял ее и начал целовать. Страсть, возбужденная поцелуями и ласковой готовностью трепетного девичьего тела повиноваться всем его желаниям, воспламенила Вадика, и он совсем уж было волю дал своим рукам, но опыт вовремя его остановил; и, отстранившись от Светланы, он сказал неверным, хрипловатым голосом: «Пожалуй, спать пора». — «Что ты… посидим еще… ну, пожалуйста», — возразила она, откидывая голову ему к плечу. Но здесь, на счастье Вадика, закрапал дождь, все усиливающийся, и они, поднявшись, заспешили к лагерю. У вагончика, к которому, повизгивая от холодного дождя, со всех сторон бежали девчата, он чмокнул Свету в мокрое лицо и побежал к себе.

Как начальство (только что назначенный главным инженером), он занимал одноместный «номер», сооруженный из большого бетонного полукольца, торцы которого были затянуты брезентом, а пол вымощен досками. И когда Вадим, лежа на постели, с какой-то странной, сладостной досадой вспоминал только что минувшие минуты свиданья, на входе тихо зашуршал брезент, и кто-то невидимый легонько проскользнул во тьму его ночной обители. «Кто?» — мысленно спросил Вадим, и от внезапной догадки, кто это, сердце его учащенно забилось. «Кто?» — спросил он шепотом, но ответом ему были шорохи срываемых одежд и прерывистое дыхание, такое знакомое ему… Вдруг он различил во мраке матово-бледный силуэт фигуры, склонившейся над ним, и, прежде чем он понял значение ее наготы, она юркнула к нему под одеяло…