Николай Фомичев - Неожиданные люди

Приехал он вечером и, добравшись домой, сразу после семейного ужина, который прошел в панихидном молчании, уединился с Валентиной в ее комнате.

— Так что случилось с твоим сватовством? — миролюбиво начал Вадим Петрович, садясь в единственное в комнатке кресло, в то время как сестра села на стул подле зажженного торшера: все так же, до плеч, распущенные волосы, правда, тщательно расчесанные и блестящие, все та же привычка скрещивать длинные, стройные ноги буквой «икс», а в тонких пальцах — дымящая сигарета и — это уже новое, отмстил про себя Вадим Петрович, — какой-то странный, мгновеньями меняющийся взгляд, то радостный, то грустный.

— Случилось, Вадик, то, что я полюбила, — сказала она с надеждой в глазах, что брат поймет ее. — Ты ведь знаешь, Вениамину Олеговичу я дала согласие на брак вынужденно, из боязни век провековать одной… Нет-нет, — добавила она поспешно, заметив, видимо, возмущенно в глазах Вадима Петровича, — он милый, хороший человек, но… понимаешь, жить без любви — это было бы ужасно, — и она печально покачала головой.

— И кто же он, твой новый?.. — тихо и словно бы безразлично спросил Вадим Петрович.

— Актер нашего драматического театра, — сказала Валентина, и нечаянная улыбка счастья осветила ее грустное лицо.

И при мысли о том, что Валентина, в ее-то положении, посмела еще выбирать, отдав предпочтение какому-то актеришке, который, как и все они, — по давнему убеждению Вадима Петровича — был, конечно, пьяница, развратник и, уж наверняка, какая-нибудь голь перекатная, мгновенный гнев тупой волной ударил в голову ему, и, чувствуя, что все сейчас испортит, но не имея уже сил сдержаться, он тем же тихим голосом сказал:

— Да, конечно, это ведь легче, интересней — жить потаскухой…

Валентина вздрогнула, побледнела, из глаз ее, расширенных, как от ужаса, покатилась слеза, и, едва шевеля помертвелыми губами, она сказала еле слышно:

— Какой же ты негодяй…

При слово «негодяй» Вадим Петрович, словно вскинутый пружинами, ринулся к сестре и, давая выход бушевавшему в нем бешенству, тремя короткими ударами, с правой и с левой, нанес Валентине пощечины, так что у нее трижды дернулась голова. Она инстинктивным движением прижала ладони к лицу, встала и, шатаясь будто пьяная в своем полосатом халате, вышла из комнаты.

Через минуту, овладев собой, Вадим Петрович собрался было выйти, но дверь перед ним распахнулась, и он увидел на пороге мать, неестественно выпрямленную, с длинной, вытянутой шеей, и за ней — отца в подтяжках, тучного и круглого, как воздушный шар, и Анна Александровна сказала с ужасом и изумлением:

— Как… ты, мой сын, культурный, образованный человек… оскорбил и ударил сестру?!

— Вон из нашего дома!! — заорал и затопал на него отец, весь красный от негодования. — Вон отсюда, мерзавец!!

Вадим Петрович судорожно юркнул между Анной Александровной и косяком, пробежал в переднюю, с лихорадочной поспешностью оделся, пряча глаза от взглядов родных, и, схватив портфель, выскочил из дому. На душе у него было скверно…

Наутро, заночевав в гостинице, он пошел в институт, и оказалось, что там его ожидает сюрприз — творческая командировка в Болгарию, на три месяца, начиная с апреля, — время было подходящее: март был крайним сроком представления проектов на конкурс, так что с оформлением необходимой для этого документации, требовавшим личного контроля и подталкивания Вадима Петровича, он успевал и, значит, мог уехать со спокойной совестью.

Заполнив все нужные для поездки за границу (первую в своей жизни!) бланки, доложив Капителину о текущих долах филиала и заверив его, что, судя по ходу строительства, цветной квартал к марту месяцу должны сдать под отделку, Вадим Петрович дружески распрощался с начальством и уехал в Лесопольск в приободренном настроении. Но дома ждали его неприятности: любимец Вадима Петровича карликовый пинчер искусал в его отсутствие сынишку Юрку…

Пинчер Буль, как его назвал Вадим Петрович, подрастая (по размером оставаясь не больше взрослого котенка), все чаще проявлял свой злобный и кусачий норов. Однако никакого беспокойства по этому поводу у хозяина не возникло: Вадим Петрович считал, что порядочной собаке и положено быть злой — ко всем, за исключением хозяев, разумеется. И когда у него на глазах его Буль впервые тяпнул гостя, — им оказался Жорка Селиванов, — Вадим Петрович так объяснил это вслух (для себя и для Жорки): у пинчера настолько острая реакция на чужих, что достаточно было Жорке неосторожно махнуть рукой — и Буль это понял как покушение на хозяина, поэтому и тяпнул. По тайному мнению Вадима Петровича, он это проделал мастерски: черный, лоснящийся, с крошечной крысиной мордочкой, на которой яркими бусинами желтели глаза, он беззвучно вскинулся вверх на целых полтора метра — да еще и с таким красивым разворотом в воздухе, как будто шел на сальто, — и, ощерив острые как иглы зубы, вцепился ими Жорке в руку, оставив у него на запястье гроздь кровавых капель… Позднее он таким же макаром укусил Курбатова, потом — жену Ненашева, с которой дружила Светлана, потом — снабженца Каштанова — всех, кто бывал в доме Выдриных. Светлана возмущалась Булем, просила мужа удалить его из дома, но — тщетно: Вадим Петрович смотрел на злобные проделки Буля спокойно, будучи уверен, что такова уж, видимо, натура пинчера, и не наказывал его, пока обнаглевшая собачонка не осмелилась цапнуть за ногу саму Светлану. Только после этого Вадим Петрович сделал строгое внушение Булю и, для порядка, стеганул его пару раз ремешком, да и то слегка: уж больно преданными, человечьи-преданными глазами смотрела на него животина…

Узнав, что Буль покусал сына, увидев его перебинтованную руку — «Злой Буль! У-у!!» — замахнулся Юрка здоровой рукой на виновато жавшуюся к ногам хозяина собаку, — Вадим Петрович понял с сожалением, что с Булем придется расстаться, тем более что жена, во всем, большом и малом, подчиняясь воле Вадима Петровича, на сей раз проявила характер и сказала:

— Делай с ним что хочешь, но в доме чтобы я его не видела! Или — если тебе Буль дороже семьи — я забираю Юрика и мы уезжаем в Пензу, к тете. Хватит!

— Ладно, я отдам его собачникам, — решил Вадим Петрович.

— Только не собачникам! — вскричала Светлана и добавила с грустью: — Боже, какой ты, оказывается, жестокий…

— Не надо собачникам! Не хочу собачникам! — заныл и захныкал Юрка.

— В таком случае, отдам кому-нибудь, — задумчиво глядя на Бульку, сказал Вадим Петрович.

— А ты думаешь, у других хозяев он кусаться перестанет? — с сомнением спросила Светлана.

— Ну, я найду, что с ним сделать… Охотничьему обществу подарю, — нашелся Вадим Петрович и, надев на Буля ошейник с цепочкой, повел его на улицу.