Николай Фомичев - Неожиданные люди

Признаться, такая однообразная деятельность довольно скоро утомляет его могучее тело. Он начинает испытывать двигательное голодание и, отвалившись от стола, идет поразмяться и проведать друзей.

В НИИ он поступил тринадцать лет назад, по окончании аспирантуры, и немудрено, если учесть общительность его характера, что друзей у него навалом. Да и вообще, вряд ли найдется в институте человек, который бы не был знаком с Леней Маркиным или не был о нем наслышан. Такую популярность он снискал не столько как ветеран института, но, главным образом, благодаря своим общественным талантам. Когда Леня Маркин был еще младшим научным сотрудником, весу у него было меньше, а энергии больше. Не забывая двигать диссертацию, он с ходу впрягся в самодеятельность и в короткое время стал, что называется, ее душой. Ведь еще со студенческих лет полюбив самодеятельную сцену с ее театральной романтикой ярких огней, веселья и наградных аплодисментов, он появился в НИИ как мастер эстрады: он неплохо пел, преображая свой альт в хрипловатый баритон, аккомпанировал на гитаре, танцевал, как опереточный артист, и даже сочинял сценарии забавных скетчей. Неудивительно, что с приходом такого энтузиаста эстрадный ансамбль института года три удерживал первенство среди городских НИИ…

Но то было в прошлом. Теперь, когда он, охладев, расстался с этим увлечением, он вспоминает о прежних временах со смешанным чувством грусти и добродушного тщеславия: вот, мол, нет меня, и самодеятельность развалилась…

И все же слава Лени Маркина-артиста до сих пор живет в НИИ как предмет неистощимых разговоров, и среди тех, к кому он заходит поболтать, нет-нет да найдется кто спросит:

— Леонид Сергеич, а помнишь вечер в таком-то году? Ну и давали вы тогда дрозда, зал содрогался от хохота! — И начинаются воспоминания, которые бальзамом растекаются по сердцу Маркина.

Потом вдруг кто-то скажет:

— Что же ты, Леня, взялся бы опять за самодеятельность! У комсомолии не ладится без тебя. Сам видишь, какие дохлые вечера пошли.

Леня Маркин польщенно улыбается, но отрицательно качает головой:

— Не… не…

— Ну почему же нет?

— А!.. кому теперь это надо…

— Ты уж признайся: докторскую делаешь втихаря?

Леня Маркин и виду не подаст, что ему неприятен этот вопрос, и сразу же переключается на анекдот:

— Слышали анекдот о докторской?

— А ну…

— Старик профессор встречает своего давнишнего ученика, уже кандидата. А у того в руках огромный, раздувшийся портфель, того и смотри, по швам лопнет. «Что, — показывает на портфель профессор, — докторская?» — «Нет, — уточняет ученик, — ветчинно-рубленая!..»

Ребята гогочут, и вместе с ними смеется Леня.

Иногда он заходит к заведующему какой-нибудь лабораторией и, про себя позавидовав его отдельному кабинету, заводит разговор. Маркин знает: с солидными людьми и разговоры должно вести солидные. Поскольку ограниченных фанатиков науки среди больших ученых — единицы, то редкий из руководителей лабораторий не имеет своего серьезного хобби, и Леня Маркин, понемножку всем интересующийся, любителя литературы расспросит о журнальных новинках и о частной жизни писателей, меломана попросит просветить его по части музыки, заядлый театрал расскажет ему о нашумевшем спектакле, а любитель политики прочтет импровизированную лекцию о международном положении с такими деталями и таким блестящим анализом, который не всегда услышишь и по радио.

Пополнив запас своей эрудиции, Леня Маркин направляется в столовую, потому что время — обед.

После плотного обеда в профессорском зале включаться в научные занятия особенно тяжело. От желудка приятное тепло разливается по всему телу, мягко вступает в голову, туманит глаза, и веки Маркина грузнеют. Несколько минут он мужественно борется с дремотой, потом не выдерживает: облокотившись о стол, подпирает щеку и лоб своей широкой развернутой ладонью и, приняв позу углубленного в чтение человека, сам, пользуясь тем, что сидит спиной к сотрудникам и дверям, погружается в сладкую, чуткую дрему.

Обыкновенно стук двери или громкий вопрос мгновенно выводит его из сонного забытья. Леня вздрагивает, шелестит для вида страницами и, чувствуя, что не додремал, вновь закрывает глаза.

Никаких угрызений совести за такое времяпрепровождение Леня Маркин не испытывает, так как убежден, что не вздремни он эти несколько минут, не приведи себя в нормальную форму, производительность его труда резко бы упала, и ему, конечно, трудно возразить. В самом деле, чуточку вздремнув, он ощущает необычайный прилив энергии и, бодро поднявшись, «дозором обходит владенья свои»: поинтересуется у ребят результатами экспериментов, подискутирует с ними по этому поводу, даст «цэу» о направлении дальнейших исследовании и отправляется взглянуть, чем занимаются лаборантки.

Лаборантки Лени Маркина — молодые девчонки, студентки-заочницы. Они ценят шутку и веселое словцо, и шеф никогда не упускает случая позубоскалить с лаборантками, тем более что среди них ведь есть и хорошенькие, а Леня Маркин любит красоту. Взглянув затем в окуляр микроскопа на структуру клетки какого-нибудь гибридного злака и полистав рабочие журналы, он уходит к себе, с удовлетворением сознавая, что нравится помощницам. И он им действительно нравится демократизмом и благодушием, и они вовсю используют его доброту, без конца отпрашиваясь по своим делам… За глаза они ласково зовут его Ленечкой…

Так протекает его время и, наконец, приближается к четырем часам, роковым для Лени Маркина. В оставшиеся два часа мозг его отказывается воспринимать монотонные хитросплетения научных текстов. С тоской поглядывает он на стрелку часов, почти остановившуюся, и просто не знает, что делать и как убить эти два злополучных часа. Он сидит и размышляет: «Ведь научно доказано, что умственный труд утомительней физического. А раз так, то, значит, рабочий день ученого должен быть часа на два короче, ну хотя бы на час… Нет, восемь часов — это уж слишком!..»

Не знаю, во что бы превратили Леню Маркина два этих часа отсидки, если бы научная работа не была переплетена с системой административной и общественной деятельности, благодаря чему институт только и может называться «слаженным механизмом», и поэтому, по меньшей мере через день, во второй половине случаются мероприятия: всякого рода собрания, совещания, заседания и вызовы к начальству, — они-то и приходят на выручку Маркину, который, в принципе, хотя и противник административщины, но в данном случае не без удовольствия спешит на них, чтобы иметь приятную возможность переключить внимание с утомленного зрения на слух.

Тут следует заметить, что, пожалуй, единственным мероприятием, имеющим прямое касательство к науке, с уверенностью следует назвать заседание секций ученого совета, и тем не менее на них-то Леня Маркин идет без всякого энтузиазма, потому что научный вес его гораздо скромней, чем общественный, а если ему предстоит еще выступить там с отчетом, то он предпочел бы лучше промучиться за столом два последних часа. Дело в том, что в глубине души Леня Маркин самолюбив, и его легко ранят дотошные, а иногда до невозможности придирчивые коллеги своими бесконечными вопросами, от которых он с таким трудом отбивается… Но Леня Маркин человек отходчивый, и наутро он уже не помнит неприятных перипетий.