Николай Фомичев - Неожиданные люди

Так с полчаса проохали. След недавней колеи оборвался: занесло вчистую. И поехал Антон наугад, по ударам ветра держал направление: справа било сильней и почаще. А на дворе не поймешь: день ли, ночь ли — дальним светом фар три-четыре метра дороги выхватывало из белого мрака, не больше. «Дворники» еле справлялись с работой. В щелях кабины стоял тоскливый свист «взюи-взюии, взюии», и сердце Антона екнуло в былой таежной тоске… Справа молчащий механик в ручку вцепился, глаз не отрывал от переднего стекла. Первый сугроб Антон заметил, когда уже врезался в него, но вовремя переключил на вторую — и с налету проскочил… Второй — тоже проскочили… В третьем — увязли. Антон попробовал дать «раскачку» — ни хрена, только колесами пуще зарылся. Выскочил из кабины в степь, за лопатой…

— Есть другая? — выскочил и Александр, с ног до головы ухлестанный снегом.

Нашлась и для него лопата. Откопались, обессиленные еле влезли в кабину. Антон раскачал машину как следует, выбрались насилу, дальше поехали.

Теперь приходилось чутко следить — увертывать машину от встречных сугробов. Не ехал, а брюхом полз самосвал по глубокому снегу. Нет-нет, зарывались колеса. Выручал Антона старый надежный прием: из снега трогался помаленьку на третьей, крупными оборотами, и как только мотор норовил заглохнуть с перегрузу — выжимал сцепление. И опять пошел вперед, с третьей же… На порожнем «газоне» ни в жизнь бы не проехать по такому снегу: слаба у него третья передача… Так еще проехали сколько-то, и только учуял Антон эбонитовый запах, остановился.

— Что, мотор? — испугался механик.

— Диски подпалились, сцепления. Остынут пусть…

Переждали, дальше тронулись. Так мало-помалу и двигались, и в буранной тьме уже ничего не разбирал Антон: не забуриться бы в овраг какой-нибудь…

И вдруг, как будто просветлело в степи, разом ослабли удары в кабину, и в сетке крутящегося снега тенью замаячил телеграфный столб. Отлегло на сердце Антона: значит, не сбились… А спустя немного проступила полузасыпанная снегом колея и уже не пропадала из виду: обрывочно тянулась впереди, и на третьей можно было гнать уже без пробуксовки. Учуяв конец бурана, механик проворно завозился с пачкой сигарет, чиркнул спичкой и, немного покурив, засмеялся:

— Теперь, как говорят, нас Митькой звали…

Митькой не Митькой, а буран и верно ослабнул, обленился ветер, и свет степи перебивал теперь свет машинных фар. Выключил их Антон.

— Знать, полосой захватило, — заметил.

— Ага, полосой, — подхватил механик. — Там как раз низина. В ней почти всегда крутит, даже когда бурана нет… Скоро дома будем. Вон, роща тополиная виднеется. От нее километров пять…

Все светлело в степи, и в кабине стало светло. Антон покосился на свои часы: шел только пятый час, а недавно казалось: ночь на дворе. Впереди проглянули крыши совхозных изб. Антон переключил на четвертую, и по твердой колее с ветерком погнал. У крайних изб и остатки бурана оборвало: две-три снежинки летали по воздуху, да быстрая поземка лизала снежный наст. Видно, и правда сюда не достал буран. У конторы, только тормознул Антон, механик схватил его руку, лежащую на рычаге:

— Ну, спасибо вам большое… Знали бы вы, как выручили нас… — Сам же глядел на него, как ребятишки глядят на портрет космонавтов. Не понимал парень, что сегодняшний день — обычная работа для Антона и что завтра-послезавтра — хоть и без бурана, может быть, — не меньше намотаешься, хотя бы и под том же экскаватором…

— Поедем-ка сперва в столовку, — сказал Александр. — Я вас таким борщом угощу!..

«Добряга ты, парень», — подумал Антон и сказал:

— Дома уж теперь пообедаю, — и протянул Александру путевку. Заметив, как набросился тот на нее со своей авторучкой, упредил: — Ты уж там по-божески приписывай: не примут ведь у меня путевку-то, — и полез из кабины машину глянуть…

— Что-то ты, Антон, — кха-кха, — совсем заработался. Первым приходишь в гараж, последним заезжашь, — кашлял и ворчал дед-сторож, отворяя ворота.

Антон поставил самосвал с другими в ряд, слил воду, сунул в радиатор шланг паровой, заглянул под кузов, попинал задубелые скаты — вроде все в порядке. И только к проходной подался, из темноты вынырнул Гаврюшин:

— Антон! Куда собрался?

— До дому, куда же…

— Пошли со мной.

— Куда это?

— Какое твое дело куда… — Подошел, сам весь расплылся в лихой ухмылке. — Анька-то моя… наследником разрешилась! Сын у меня, Антон! Понял? — и шлепнул по плечу Антона.

Из гаража вместе пошли по вечерней улице. В домах светили кое-где квадраты окошек.

— Так че, поздравить тебя? — буркнул Антон.

— Я вот только из родильного приехал! — орал на всю улицу Гаврюшин. — Вхожу, читаю в списках: Гаврюшина. Мальчик. Вес — четыре пятьсот, понял? Орел! — и тряхнул пород собой кулачищем. — Весь в меня! — Закачал головой от радости. — Ну, Анька, ну, Анька! Вот жена у меня, Антон, а? А сына Петром назову, и честь Петра Великого! И Алексеевич будет, как он же… Эх, заживем теперь с Анькой!.. Правее, правее держи…

Правее, на углу как раз, переливались желтым светом стеклянные стены кафе. «Иртыш» — краснела горевшая вывеска. Но был еще тут Антон и замялся у дверей:

— Ну, значит, пока, Лексей… Мне до дому надо.

— Ты чего это? — вылупил глаза Гаврюшин.

— Не пью я…

— Брось ерунду… Курица и та пьет! Пошли! — Гаврюшин сильно потянул Антона за руку к дверям.

— Говорю, нельзя мне, — уперся Антон. — Дурной я пьяный…

— Да ты что! За рождение моего Петьки сто грамм раздавить не хочешь? Кореш ты мне или нет?!

И стал в тупик Антон, заспорил сам с собой. Один Антон говорил: знаешь ведь себя, уйди от греха подальше. А другой, продрогший до самого сердца, вспомнил: сверкает на столе стакан с «Московской», рука берет его, подносит к губам, медленно пьешь, сдержав дыхание, и уже через минуту разливается по телу мягкое тепло, отходят закоченевшие руки и ноги, и горячая волна, вступивши в голову, будоражит смелые думы, и охота приходит высказать все, что скопилось за долгие дни молчанья…

«К тому же, — подумал Антон, — хоть Гаврюшин мне и не кореш, однако поболтать частенько подходит ко мне, более других мне знакомец, и не выпить с ним по такому случаю — значит обидеть человека…»

И Антон шагнул к дверям, примирив свои колебанья оговоркой: «Со ста-то уж грамм не будет худого…»

Вошли — и Антон зажмурил глаза от яркого света. Скинули чумазые полушубки — Гаврюшин из своего переложил незаметно бутылку водки в брючный карман, — бросили их за барьер, на пол раздевалки.

— Давай сюда, в кафетерий, — кивнул на стеклянную дверь Гаврюшин.

Антон шагнул за ним в небольшой аккуратный залец. Во всю стеклянную стену висела прозрачно-красная штора и блестели синтетикой крышек квадратные столы. Один только занят был: четверо парней грудились у тарелок с едой.