Николай Фомичев - Неожиданные люди

Не успел Антон как надо по бетонке прокатиться, кончилась благодать. Вот он, Муслюмовский свилок. Антон тормознул, переключил на третью, поворотил вправо. Дальше дорога пошла заснеженным полем, четырьмя колеями запетляла меж сугробов — тут уж не разгонишься… Во встречной колее завиднелась машина. Ближе подъехав, Антон увидал молоковоз: дверцы нараспашку, капот задран вверх, шофер головой залез в мотор.

Антон остановился, опустил стекло:

— Э! Чего у тебя?

Шофер поднял голову: парень вовсе молодой. Рожа вся в копоти и блестит от усердного пота.

— А! — Парень махнул рукой, выматерился. — Проедешь пять минут — глохнет, так ее так! Зла не хватает!

— Питание проверял?

— Да проверял, так ее так! — Бывалым хотел показаться парень, для того и мату напускал.

Антон неспешно выбрался, подошел:

— А ну, заведи…

Парень кинулся в кабину. Заревел стартер, мотор заурчал.

— Прибавь обороты…

Зачихал мотор.

— Выключи… Зажигание. Дай-ка отвертку…

Парень сунулся в багажничек, выскочил с отверткой чуть не в палец толщиной. Антон усмехнулся про себя, пошел к самосвалу. Поднял сиденье, где хранил инструмент всевозможный — «Куркуль ты, Антон», — без зла смеялись шоферы над его «мастерской», — отобрал нужную отверточку, вернулся. До парня дошло теперь:

— Меньше у меня нет, — и заморгал стеснительно глазами.

Антон полез в мотор, отстегнул крышку трамблёра… Шофер, уразумев, что Антон болтать не любитель, хотя и засуетился зазря, но, пособляя, молчал, кряхтел только, как старик.

Кончили, проверили: мотор работал как зверь, и Антон сейчас же подался к своей, сел и пошел с ходу.

— Спасибо, друг! — высунулся из кабины парень и белозубо ощерился. — Куда путь держишь?

— В Муслюмово, — буркнул Антон.

— А я оттуда. Счастливого рейса! — Он подмигнул, головой дернув, и покатил, не закрывая дверцу: Антона глазами провожал.

Антону же нужно было поспешать. Мало ли что… Вон поземок задул, стелются по насту снежные змейки, одна за другой, одна за другой. Кое-где и в колею наметает. А солнца и признаков нет: не пробиться ему сквозь облачное небо… Главное беспокойство — с морозом: больно уж слабнуть стал. Антон без рукавиц возился с зажиганием и даже не озяб ничуть. Может, к бурану?..

Молоковоз уже давно по бетонке газовал, а Антон все о парне думал. Думал про него, а вспоминал себя: таким же салагой когда-то за руль садился. Только тот небось классов десять кончил, а для него, Антона, с четвертого школа оборвалась. В сороковом, как батю забрили на финскую, — так там и погиб, — пришлось Антошке податься в пастухи: мать хоть и пластала в поле с темна до темна, а прокормить четыре рта — две, помладше, сестренки росли с Антошкой — невмоготу ей стало. В пастухах-то все ничего: сыт каждый день и для дома прибыток, а кнут! — хлобыстнешь с растяжкой по воздуху — пистолет и пистолет стреляет… Да только маета да скука целый день с коровами валандаться. Потому, может, и вырос Антон молчуном… Летом — в пастухах, зимой — на конеферме, так и перебивался, пока не подрос. А потом его в МТС приняли, учеником слесаря… Потом в район подался, на курсы шоферов… И вспомнил Антон, как сдавал на права…

На дворовой стажировке смело себя чувствовал, а на улице… Вспомнил: сидит за рулем, возле инструктора, в старом, разбитом «газоне» — по бортам у него буквы кричат: «УЧЕБНЫЙ», — и хоть не Антон от людной улицы, а улица от него шарахалась в стороны, все равно с опаски «не наехать бы на кого», у Антона пот градом высыпал. «Вольней держи рулевое. Баранку отломишь», — смеялся инструктор, а как въехали на мост, скомандовал: «Останови!» Антон сбросил газ, собрался тормознуть, да вовремя опомнился: остановки ведь запрещены на мостах. Дальше поехал. А когда к гаражу возвращались, перед правым поворотом Антон не просто руку согнутую из окна выставил, а аж изогнулся весь, ширяя этой рукой вверх-вправо, за крышу кабины — мол, туда поворачивать буду. Вдругорядь насмешил инструктора…

Урчит мотор в нагретой кабине, самосвал мягко так, покойно потряхивает на сыпучих переметах, дымит-курится поземка вокруг, разве что наплывет иногда из степной глубины рослая скирда соломы, с нахлобучкой снега наверху, и обратно: степь — снега, степь — снега, сколько глаз достанет, вспоминается под такую погоду…

В лесхоз, от родной деревни за сто километров, послали Антона: сосновые хлысты возить к железной дороге. С год радовалась его душа шоферским правам, а потом стало все равно. Каждый день — глушь-тайга. Летом — гнус, жара, километр проедешь — вода клокочет в радиаторе, вылезай, холодной подливай: зимой, чуть зазевался, — хана радиатору, разморозил: стужа такая, что плевок на снег ледышкой надает. Каждый день все та же дорога, в осень, в весну, — насмерть разбитая лежневка: на один конец бревна наступил колесом, другим тебе по кабине шарахнет… Каждый день все тот же барак, чтоб ему провалиться. И с годами запил Антон… Пьяный становился дурным, в злобе хмельной колотил жену, пугал ребятишек, себя не помнил… Трезвый мучился своей виной, замыкался в угрюмости, вину свою замаливал неистовой работой, держался месяца три-четыре, не пил, и опять срывался… Давно бы бросить, к ляду, тайгу, уехать бы куда ни есть, да жаль было денег хороших лишаться: его работой вся семья жила — одежду всем справил, сестрам приданое, в деревне новую избу поставил своиым… Снялся с тайги, как мать умерла. Снялся и в город уехал. С тех пор дал себе зарок Антон — не пить. Да легко ли удержаться от этого чертова зелья! «Закладывать» с получки, с аванса вошло у шоферни в привычку. Откажешься — смотрят на тебя как на куркуля…

Вон он и совхоз, из-за сопки развернулся, — рукой подать. Заметенные снегом дома, избенки, длинные сараи ферм к сугробам прижались, будто от морозов хоронятся… А по правую руку белая петля реки огибает село, и на ней, подальше от села, плотину совхоз возводит: водохранилище замыслили для птицы… Летом и Антону пришлось на плотине с неделю шоферить.

Свернул на главную улицу, тише поехал. Рослые березы обок дороги сплошь заляпаны снегом, будто тут богатыри в снежки играли. А вот и кирпичная коробка конторы: с карниза заснеженной крыши свисает частокол прозрачных сосулек. Стоп, приехали…

Антон только дверцей хлопнул, а уж к нему двое бегут: паренек в пушистом рыжеватом малахае и кряжистый мужик в распахнутой шубе. На бегу у первого смешно качаются уши малахая, у второго руки в полах шубы запутались. Кажется, это директор. Ну, точно: он.

— С пятой автобазы? — прохрипел директор. Остановился, задышал в лицо Антону теплым молочным запахом. — Значит, к нам… — Жесткие морщины на лбу у директора расправились. — Заявку мы, верно, давали камень возить с карьера, да придется тебе, милок, в соседний совхоз сгонять по срочному делу. С ним вот, — выпростал из-за полы руку и шлепнул парня по плечу. — Механик это наш, со стройки плотины.