Николай Фомичев - Неожиданные люди

— Кто там?! — ответили за дверью резким голосом с нерусским акцентом.

— Савиди я, — прохрипел Костя. — Открой скорей, погибаю…

— Какой Савиди?

— Костя Савиди, брат Леши и Коли Савиди.

— Не дури! Что я, голос Савиди не знаю.

— Говорю же тебе, Савиди я! А голос охрип у меня от мороза и крика. Полчаса стучусь по домам, и никто не пускает.

— Никакой ты не Костя. Костя дома спит. Ступай отсюда!

— Негодяй ты! Трус! — гневно закричал Савиди. — Открой сейчас же!

— А ну пошел отсюда! — Человек за дверью матерно выругался.

— Сей-час же пус-ти! — бился плечом о темную дверь и кричал Савиди. — Открой, негодяй, а не то разломаю дверь, докажу, что я Савиди.

Внутри вдруг стукнули в дверь чем-то железным, и испуганный голос хозяина отрубил:

— Уйди! Пристрелю!

Костя сразу как-то обмяк от этого вскрика. Его охватила усталость, и обида судорогой сжала горло.

— Эх, ты! — горько сказал он тому, за дверью, и снова нырнул в пучину морозного, снежного урагана.

Ползком пробираясь через двор, он внезапно уткнулся в бревенчатый сруб, от которого пахло навозом. Он понял, что это хлев, и обрадовался: животные не пожалеют человеку места и немного тепла. Но на дверях и здесь нащупал Костя огромный замок, а крыша была из железа. Нет, пробраться в эту крепость не было никакой возможности обессиленному человеку. Окоченевшими руками шаря в снежной мгле по углам и стенкам пристроек, он наткнулся на чей-то штакетник и собрался перелезть через него, как вдруг, как будто бы из-под земли, вырвался ему навстречу злобный лай собаки, и, пробивая свист бурана, завизжала стальная цепь. Савиди отшатнулся и свалился в сугроб. Он лежал, уткнувшись лицом в заскорузлые рукавицы, и обессиленно плакал. Его душила злая, горькая обида, и эта обида вдруг сковала его полным безразличием ко всему, что не было причиной этой обиды… Где-то, как далекий сон, мелькнула мысль о Варе, еще о чем-то добром, хорошем, и тотчас отстранилась другой, четкой и ясной мыслью — мыслью о мести. И он, который никогда и никому не мстил, решился отомстить.

«Раз собака кинулась с той стороны штакетника, значит, там дворы, — сообразил Костя, — а улица по эту сторону. Выходит, я — на улице. Ладно…» Штакетник ставили вдоль улицы, между фасадами. Он поднялся и, шаря рукой по верхушкам штакетин, двинулся вдоль забора. Скоро он ткнулся в угол кирпичного дома. Он не знал, чей это дом, кажется, там жил хозяин с ружьем, а может быть, и не он, — Косте это было теперь безразлично. Двигаясь по-над стеной, приваленной сугробами, он головой задел за доску ставня и остановился. Теперь было нужно собраться с силами.

Холода он уже не чувствовал, а чувствовал странную, тяжкую вялость во всем своем теле. Сунув рукавицу меж колен, он вытащил одеревеневшую руку и принялся кусать ее. Рука немного оживела. И вдруг в расщелине ставня он увидел красноватый свет керосиновой лампы. Но спят там или не спят, было уже нее равно для Савиди. Если спят, он их разбудит. Он собрал остатки сил и, ударяя кулаком в дребезжащую ставню, крикнул хриплым, отчаянным голосом:

— Эй, вы! Трусы! Негодяи! Вы бросили меня сдыхать на улице и надеетесь, никто не узнает?! Да ваши же дети расскажут про вашу подлость! Это я вам говорю, Костя Савиди… брат Леши и Коли… Савиди… Вы… навечно запомните… этот подлый день…

Последние слова он выговаривал уже через силу. Потом отшатнулся от дома, и упав на четвереньки, пополз в крутящий и воющий белый мрак. Он знал, что замерзает, но знал, что пока не выполнит то, что задумал, не замерзнет. Ориентиром был для него штакетник. Если прямо ползти от него, как раз попадешь туда, где лежит под снегом дорога. Туда и дотащился Савиди.

Лавина снежного ветра обрушилась на него с яростной силой, как будто хотела сорвать его и унести куда-то прочь с этого моста. Он сел между сугробами и, зубами стащив с обеих рук рукавицы, стал снимать полушубок. Чувствовал он себя точно так же, как чувствует крепко выпивший человек: его безудержно тянуло в сон, и месть ему не казалась чем-то страшным. Кое-как он стянул с себя полушубок и подстелил его под себя. Полушубок затрепыхался на ветру, но ему было не вырваться из-под Кости. Потом принялся за сапоги. Это было самое трудное: стащить сапоги с одеревеневших ног. Ноги были как протезы. Все-таки он сдернул сапоги и сунул их в изголовье. Потом снял костюм, рубашку и, оставшись в нижнем белье, сложил на сапоги. Сложил и лег на них, как на подушку. Глаза у него давно уже были слеплены сном, и, как только он лег, мягкая и теплая волна глубокого сна поглотила его всего. Но прежде чем уйти в бессознание, он сказал кому-то: «Будете помнить… Савиди…»

Утром его увидел проезжавший на санях водовоз. По странной случайности его почти не занесло. Он лежал на снежном безмолвии дороги в позе крепко спавшего человека, с головой откатившейся к плечу. Лицо его было белое от инея…

1969 г.

Вставать чуть свет — шоферу на роду написано. В четыре, как будто толкнул кто, проснулся Антон. Полежал с минуту и без шума поднялся — жена чутко спит…

Люстру в гостиной не включил, и так видать: в окна брезжит прожектором башенный кран — за двором дом кладут из панельных блоков. Через комнату пошел, выбирая половицы, — скрипучие полы в новых квартирах, того гляди, детвору разбудишь. А так добрые дома мастерят. Света — залейся, с ванной, газом. Как в Москве… Надоело Антону по баракам мотаться… Год как живет в городской квартире, а все еще не привык к такой благодати…

Щелкнул в кухне выключателем. Борщ поставил разогреть, картошку с мясом, а пока «Неву» воткнул в розетку. Раньше Антон безопаской брился, а как в город перебрались, разорился на «Неву» двухножевую. Ничего машинка, только тарахтит, как трактор, — дверь приходится закрывать.

Пока умывался, еда поспела. «ЗИЛ» — самосвал не из легких: недоешь с утра — недосилишь до обеда.

Собрался, вышел во двор. От горячего в животе и мороз не так хватает. А морозец, видать, ничего: снег хрустит, как капуста в корыто.

До гаража с полчаса пешего ходу, и, покуда шел в полусумраке улиц, освежался морозным воздухом. Антон всю жизнь прожил в тайге, в поселке лесхоза, и в городе вроде гостя себя чувствует. А город справный, большой. Вон сколь домов понастроили, старых изб и не видать за ними. Жизнь тут, конечно, дороже поселковской, и заработков как в лесхозе не найти, зато в магазинах чего только нет…

Вон и огни автобазы заморгали в морозном туманце. Ворота еще на запоре. В проходной, укутанный в тулуп, кимарит вахтер, даже от шагов Антона не очнулся. Во дворе тесно от самосвалов. Грудятся, бедняги, у «кормушек» паровых, как коровье стадо на водопое: холодные, белые все от инея. В тихой толпе самосвалов пробрался Антон к своему, видавшему виды «ЗИЛу». Новичку всегда норовят старье спихнуть. Громыхнул капотом, пощупал шершавый, прокопченный блок — чуть теплый, а все рукоятку не крутить. В лесхозе, бывало, все руки собьешь, пока заведешь машину. Ладно хоть «кормушки» придумали: с вечера сунул шланг в пустой радиатор — и не нужно утром ни факела разжигать, ни с паяльной лампой колготиться. Одна беда — не хватает пара на все машины…