Николай Фомичев - Неожиданные люди

Гулянье кончилось за полночь, и Костя собрался домой. Его оставляли ночевать, но он отказался: рано утром он должен быть на стройке. Варя пошла проводить его до околицы. Как всегда, он крепко-крепко обнял ее на прощанье и целовал так долго, что у Вари замерзли руки. Когда он пошел, она окликнула его:

— Кость! — И с неожиданной тревогой сказала: — Вернись, переночуй в деревне…

Он рассмеялся:

— Что ты беспокоишься, глупенькая? Я не пьяный, ночь спокойная. Полчаса — и я в поселке. Пока. — И махнул ей рукой, шагая по дороге.

— Как бы кто не встретил тебя, — донеслись до него улетающие слова.

Костя еще раз оглянулся, крикнул:

— Прощай, Варюша! Завтра буду-у! — И голос его утонул в степной заснеженной тишине.

На душе у Кости было хорошо, возвышенно, и думать хотелось о возвышенном. Он посмотрел вокруг: везде была неохватная степь, морозная мгла и далекое небо, где в просветах бегущих облаков блестели яркие точки звезд — все это, вместе взятое, называлось мирозданием, так говорил ему юный прораб. Костя слышал от прораба, что в одной только звездной семье, в которую входило Солнце Земли — звездную эту семью называли Галактикой, так помнилось Савиди, — звезд проживало многие миллионы штук, и каждая из них величиной была в тысячи раз больше Солнца, и в промежутках между каждой парой звезд столько еще оставалось пустоты, что свет пролетел бы ее через несколько лет, а звездных семей, как Галактика, вращалось кругом миллиардное множество, и как все это могло вместиться в мироздание, Костя, сколько ни думал, не мог представить. А еще рассказывал прораб о том, что, по расчетам ученых, таких, как Земля, планет, способных к жизни, в Галактике, по крайности, тысяча, и Савиди шел и думал, что, может быть, на тех планетах такие же люди и города, и самолеты, и войны, и, может быть, на какой-то такая же ночь, снежная степь, и идет по дороге влюбленный человек, а может, там нет никого, а сплошное безлюдье пустыни, и никто не знает об этом. Чтобы браться за разгадку этой тайны, думал Савиди, нужно бы сперва наладить жизнь на Земле, чтобы не было войн, и голода, и смертельных болезней, жестокости и злобы, а люди чтобы стали добрыми и счастливыми. Ведь у счастливых — Костя это по себе понимал — сил умножается во много раз, и такие люди, это уж наверняка, любую тайну вскроют в этом… как его… мироздании. Когда это будет, вечный мир на земле и счастливые люди, Костя не знал, но понимал, что это все равно будет… Потом он подумал о Варе, ушел глубоко-глубоко в счастливые думы о ней, и милый образ ее заслонил от него и небо, и звезды, и степь…

Где-то с полпути заелозила по дороге поземка, но Костя не видел и не замечал ее. Он шел себе и мечтал… А ветер крепчал. По времени ему оставалось дойти до поселка с пол-километра, как вдруг внезапным порывом ветра его чуть не сбило с ног. Он огляделся. Небо сплошь затянуло мраком, не проглядывалось ни единой звезды, и не видно стало дороги, только ноги, ступающие по твердой, накатанной колее, еще могли нащупать ее. Ясно было, что вот-вот разразится буран. Савиди прибавил шаг, но бежать было плохо: в темноте он дважды провалился в заснеженный кювет. Тогда он пошел осторожней, как на лыжах, скользя по дороге то левым, то правым сапогом. Сгибаясь от ударов ветра, он застегнул на полушубке последнюю, верхнюю, пуговицу, завязал под подбородком ушанку и поднял воротник. Вдруг ему показалось, что впереди зачернели постройки поселка, и в тот же миг девятым валом накатил на Савиди буран. То был один из тех, бывающих только в степях Казахстана, внезапных и бешеных буранов, которые заносят снегом целые деревни, так что люди после выбираются наружу сквозь чердачные окна. Случалось, человек, застигнутый таким бураном где-нибудь на задах деревни, кружил всего лишь в нескольких шагах от собственного дома и, так и не найдя его, замерзал.

В минуту степь вокруг Савиди превратилась в кромешный воющий хаос. Снежный ветер налетал на него со всех сторон, сбивал с ног, срывал полушубок и колюче хлестал в лицо. Лицо его стало мокрым, и талые струи, попадая в глаза, слепили еще больше. Проваливаясь в сугробах, он брел как в потемках, не видя ничего, не чувствуя дороги, интуитивно выискивая путь туда, где недавно что-то чернело. И он дошел до поселка. Ноги его вдруг споткнулись о жердь. Он упал и, поднимаясь, понял, что жердь — огородное прясло. Теперь он был спасен от бурана. Перебирая руками по жерди, местами приваленной сугробами, он добрался до угла какой-то пристройки и, ни на шаг не отступая от рубленой стены, утопая в снегу, добрался до избы. Отдышался и сильно постучал в замкнутую дверь сеней. Чей был этот дом, он понятия не имел, потому что не знал, с какой стороны вошел в поселок.

— Эй, люди! Откройте! — крикнул Савиди, но и сам не услышал свой голос за ревом и свистом бурана.

Тогда он повернулся и пяткой мерзлого сапога грохнул в дверь. Сени дрогнули от его удара, загудели, но дверь была крепкая — сорвать ее было невозможно. Не дождавшись никакого движения внутри, Костя перебрался к ближайшему окну, задраенному ставнями, и, стуча кулаком, закричал:

— Эй, хозяин! Открой! Это я — Костя Савиди.

Он погодил и, закрыв лицо руками, задыхаясь от студеного ветра, снова пошел к дверям. Двери были на запоре. Он еще раза два ударил сапогом и, постояв в напрасном ожидании, побрел вдоль стены, шаря по ней руками и бормоча: «Черт! Спят, что ли, так крепко…»

Дощатый забор помог ему добраться к соседнему дому с крыльцом. Шатаясь от ветра, он взобрался по заваленным сугробом ступенькам и стал стучать, по временам прикладывая ухо к двери. Довольно скоро стукнула тяжелая дверь внутри, и голос мужчины спросил из сеней:

— Чего надо?

— Слушай, друг, открой, пожалуйста! Совсем замерз! — крикнул через дверь Савиди.

— Мы ночевать не пускаем. Ступай своей дорогой!

— Ты смеешься? Какой дорогой? Тут зги не видать, в этом буране…

— Уходи, уходи! У меня куча детей и жена болеет.

— Да пусти хоть в сени!

— Ступай, тебе сказано! Не пугай детей!

— Да замерзну же я!

— Давай проходи, человек. На другом конце живут братья Савиди. К ним просись.

— Да это же я и есть Савиди! Костя Савиди!

Но тяжелая дверь избы уже стукнула обратным стуком, и, сколько ни бил кулаком Савиди, сколько ни кричал охрипшим голосом, хозяин не вышел.

Шагнуть с крыльца в ту минуту было почти равносильно тому, что прыгнуть с палубы корабля в пучину бушующего океана, — буран набрал уже полную силу. Савиди вдруг кто-то схватил и, окачивая с ног до головы пластами леденящего, хлесткого снега, как по волнам, зашвырял с сугроба в сугроб. Он уже не чувствовал ни рук, ни ног. От морозного ветра череп его заломило пронзительной болью. Сколько раз его так швыряло в бешеной круговерти и мраке бурана, он не знал. Внезапно каким-то чудом волна свистящего снежного вихря кинула Савиди на чье-то крыльцо. Он ударился головой о закрытую дверь и, вцепившись в скобу, поднял себя на ноги. Потом отдышался и что было сил несколько раз ударил замерзшей, не чувствующей рукой в полотно двери.