Владимир Лидин - Отражения звезд

Во время осенних маневров, сидя на роздыхе в садике у местной учительницы Александры Петровны Савищевой с ее дочерью Варей, учившейся в лесотехническом техникуме, он испытал вдруг чувство, будто только и искал эту девушку с ее синими, опущенными книзу глазами, лишь по временам как-то сияюще поднимавшимися на него, искал эту тихую, все понимающую, — и то, что почти сразу возникло между Варей и им и что осталось в памяти на целую жизнь, наверно, продолжилось бы и сделало бы их обоих счастливыми, если бы все не сложилось иначе... Они еще дважды встретились, уже без матери, и торопливо пообещали друг другу ничего не утратить из найденного ими.

Но несколько дней спустя маневры закончились, кони простукали по булыжнику окраинных улиц, и, сидя в седле, полный щемящей нежности, он представил себе еще спящий в этот час дом учительницы...

А позднее, когда в одной из московских газет напечатан был очерк «Маневры», он получил открытку от Вари с фотографией цветущей ветки яблони.

«Прочла вчера в газете о маневрах. Не забывайте же нас!»

Но он прочел: «Не забывай меня», написал в ответном письме о том, что унес в своей душе, и пообещал, что после Нового года приедет в свой отпуск.

Но он не приехал: отпуска ему не дали, а полгода спустя началась война, и унесло в такие гибельные дали, что многое уже давно для него, ныне генерала Евстафьева, казалось лишь приснившимся когда-то...

— Тебе сколько лет, Костюков?— спросил он вдруг. — Двадцать уже есть?

— В декабре будет, товарищ генерал.

И Костюков скосил на него глаза, впрочем давно привыкнув к самым неожиданным вопросам, которые Евстафьев задавал нередко в ответ своим мыслям, и каждый раз приходилось только догадываться, о чем генерал размышляет?

— Кончишь службу, сразу женишься, наверно? — спросил Евстафьев еще. — У тебя есть невеста?

— Договорились мы с одной, — сказал Костюков неопределенно, — обещала подзадержаться, пока кончу службу, а кто ее знает — может, и не подзадержится.

И Евстафьев подумал, что более трезво смотрит в свое будущее Костюков, чем они с Варей смотрели тогда, доверившись прелести тихого вечера в садике с яблонями.

— Женишься — позови на свадьбу... я не с пустыми руками приеду.

— Только явитесь, товарищ генерал, а на ваши руки я и смотреть не стану.

И все давно было дружно у них, в меру, конечно, как положено по службе, но дружно.

— Как же называлась эта улица? — спросил самого себя Евстафьев. — Жуковского, что ли?

Он помнил дом с витыми колонками перильцев террасы, помнил столик в саду, за которым пили вечерний чай, помнил и свою унесенную молодость... И поныне был маленький город в садах, взбегающих на холмы над Клязьмой, широкой и непохожей на ту, какая течет под Москвой.

Они нашли вскоре и улицу Жуковского, и старый дом с террасой, увитой уже покрасневшим виноградом. Евстафьев, чуть прихрамывая на левую поврежденную ногу, вошел в сад, молодая женщина, снимавшая с веревки белье, вопросительно посмотрела на него, и Евстафьев неуверенно спросил:

— Когда-то в этом доме жила одна учительница, а фамилию я позабыл.

— Вы, может быть, имеете в виду мою бабушку Александру Петровну Савищеву? Она три года назад умерла.

— А Варя? — он позабыл и ее отчество. — Варвара... — поправился он.

— Варвара Николаевна? Это моя мама, — сказала женщина. — А вы кто будете?

— Был когда-то лихим конником Петром Евстафьевым, а ныне — если полностью — генерал-лейтенант Петр Степанович Евстафьев. Проходили у нас учения поблизости... заехал по пути взглянуть на места, в которых побывал когда-то.

— Проходите, пожалуйста, — предложила женщина, сразу застеснявшись своего затрапезного вида.

Они сели в глубине сада на обветшавшую скамейку вокруг стола, за которым он пил чай когда-то.

— Ваше имя? — осведомился он.

— Ксения.

— А чем изволите заниматься?

— Учусь по следу мамы в лесотехническом техникуме. Мама сейчас вместе с моим мужем в районе, муж тоже лесовод.

— Жаль, — задумался он, — так приятно было бы повидать вашу маму, хотя, наверно, она и забыла меня совсем. А лесоводом и я собирался стать в свое время... пришлось, однако, больше сожженные или снесенные снарядами леса повидать.

— Сейчае на время пришлось оставить учение... у меня маленький.

А под яблоней стояла колясочка, в ней вдруг захныкало, и женщина торопливо подошла, приподняла сонного, сменила под ним простынку, а он продолжал спать.

— Как зовут вашего сынка? — спросил Евстафьев.

— Петя. Мы с мужем хотели назвать Михаилом, но мама настояла на Петре.

Она ничего не знала, Ксения, она выросла уже после воины, давно другая жизнь была и у ее матери, а он прожил целых три жизни: одну — до войны, другую в войну, теперь шла и третья, с двумя внучками, сын работал главным инженером на химическом комбинате в Новомосковске, а он, Евстафьев, жил один: жена несколько лет назад умерла, в московской квартире никто не ждал его, и Костюков со своим простым, хорошим сердцем понимал, что генералу одиноко одному, и всегда норовил посидеть между служебными поездками у него возле телевизора, подойти к телефону, сказать тому, кому нужен генерал: «Сейчас доложу», все по правилам, старательный и исполнительный Костюков.

— Может быть, чаю выпьете? — предложила Ксения неуверенно: все же не так-то часто заезжали в их дом генералы.

— Спасибо, но мы на ходу, вечером нужно быть в Москве. Просто захотелось перечесть одну давнюю страничку. Это хорошо, что вы лесоводом станете, людям нужны леса, а не гари или лесные завалы против танков.

— Съешьте хоть яблоко... это хорошая антоновка.

И она выискала на перильцах большое, дозревшее яблоко.

— Отличное яблоко, — одобрил Евстафьев, откусив кусок.

— Я дам вам на дорогу... пожалуйста, мне будет так приятно, жену угостите.

Но он не сказал, что ему некого угощать.

— Передайте вашей маме — заезжал по пути с военных учений Петр Евстафьев; может быть, она все-таки вспомнит это имя.

И по какому-то сложному ходу мыслей он подумал вдруг: почему мать Ксении настояла, чтобы назвать внука Петром, и что-то дрогнуло в глубине сердца...

Ксения ушла за яблоками, а он остался сидеть на скамейке, смотрел в сторону колясочки, кроткий день сентября уже начал тлеть понемногу, и нужно торопиться, чтобы к вечеру быть в Москве.

— Мама будет жалеть, наверно, что вы не застали ее, — сказала Ксения, а Костюков, перекинув через плечо мешок, нес его к машине.

— И все же хорошо, что побывал у вас... а на вашу мать вы так похожи! Конечно, похожи на ту, какую я знал молодой, но и меня тогда еще не посыпало снежком.

Он поднялся, высокий, некогда поджарый, но и поныне, хотя раздался несколько, не оставил коня совсем, и время от времени манеж заменял былые дали...