Владимир Лидин - Отражения звезд

Она знала, что у мужа есть дочь, знала и то, что он каждый месяц посылает деньги в Петрозаводск, внутренне опасалась этой, несмотря ни на что, привязанности, оправдывая себя вместе с тем, что нельзя винить женщину, ревнующую любимого человека к его прошлому.

— Бабушка умерла, — сказала Юля, — а я кончила школу. Бабушка всегда говорила, чтобы в случае чего я поехала бы к папе, и вот я приехала.

Елизавета Георгиевна покусывала губы, скрывая волнение, а Юля старалась не смотреть на нее, боясь заплакать.

— Что же ты собираешься делать?

— Не знаю, бабушка сказала, что при моей склонности к биологии мне нужно поступить куда-нибудь.

— А у тебя есть склонность к биологии? — спросила Елизавета Георгиевна, помедлив.

— Я вела в школе кружок юных натуралистов. Наша преподавательница посоветовала мне поступить на биолого-почвенный факультет.

Елизавета Георгиевна, увидев дочь мужа, о которой хоть и глухо, но все же думала по временам, призналась самой себе, что ее застали врасплох, не подготовленную, и что́ значит — поступить на биолого-почвенный факультет? А где она будет жить, эта хотя и похожая на подростка — с ними, в их квартире, предназначавшейся совсем для другой жизни?

Но так испытующе смотрели на нее уже полные слез серые глаза, с такой надеждой, что она все поймет со своим женским сердцем и не осудит за то, что в страхе перед одиночеством потянулась к отцу, хотя и не видела его столько лет.

И вся сложность, вся противоположность чувств, словно с мгновенными, сменяющимися кадрами, прошли за несколько минут.

— Прежде всего, покормлю тебя, — сказала Елизавета Георгиевна столь по-матерински, что сама подивилась себе. — Ты с ленинградским поездом?

— Нет, самолетом. Я в первый раз в жизни летела.

— Удачно, что подгадала в субботу. По субботам я дома, и Александр Петрович вернется пораньше.

И они сидели вскоре за столом в большой комнате, за окнами которой, прикрытыми тюлевыми занавесками, неслась огромная улица, называвшаяся Ленинским проспектом и поначалу показавшаяся страшной в своем стремительном беге и отчужденности. Но Элина Оттовна в свое время сказала:

— Отец — это отец. По-фински отец — ися, а у нас отец — всё, если только хороший отец.

И они пили кофе, а Юля рассказывала о бабушке Василисе Ивановне, после смерти которой Элина Оттовна горевала: «Другой такой не найдешь», и это правда, другой такой не найдешь.

— Ну, не так-то уж беден свет... живут и в Москве хорошие люди, — сказала Елизавета Георгиевна, однако больше самой себе, еще недавно настороженной, готовой к самозащите... но к защите от кого — от этой испуганной своей судьбой девочки?

— Мы с Александром Петровичем обсудим, конечно, все насчет тебя. А пока, если не очень устала, пойдем купим к обеду. Александр Петрович обычно обедает в институтской столовой, но по субботам и воскресеньям мы обедаем дома.

—Я умею хорошо готовить, — сказала Юля поспешно, — меня бабушка научила.

— Что ж, пригодится со временем.

И они шли вскоре по Ленинскому проспекту, казавшемуся теперь уже не столь чужим, а в магазине, подойдя к кондитерскому отделу, Елизавета Георгиевна сказала:

— Надо все-таки отметить твой приезд... купим торт, ты какой предпочитаешь — кофейный или ореховый?

Они купили на обед, купили и торт, а когда возвращались, Юля по временам робко снизу вверх смотрела на нее, и Елизавета Георгиевна наклонилась вдруг и запрятала под ее беретик выбившуюся прядку, а встречные полагали, наверно, что это мать с дочерью.

—У нас новость, — сказала Елизавета Георгиевна, как только услышала звук ключа. — Приехала твоя дочь Юля.

И по тому, как муж остановился в дверях, стал медленно снимать с себя пальто, можно было понять, что он готов к худшему. Но Елизавета Георгиевна сказала о новости так, что Юля услышала в ее голосе: «У нас радость, приехала твоя дочь, собирается поступить на биолого-почвенный факультет», — именно это она услышала, Юля.

Александр Петрович вошел в комнату, а ту, которая растерянно ждала его, он помнил трехлетней, и теперь нельзя было представить себе, что это его дочь.

— Какая же ты стала, — подивился он лишь, покачав головой, — и когда только ты успела стать такой?

И Юля сказала, что весной кончила школу, а бабушка не дожила...

— Не знал, — отозвался Александр Петрович грустно, — не знал о Василисе Ивановне. Она хороший человек была. С кем же ты теперь?

— У нас соседка, Элина Оттовна, она всегда помогала бабушке.

За обедом Александр Петрович молчал, ел суп отсутствуя, о чем-то думал, а Елизавета Георгиевна спросила вдруг Юлю:

— У тебя все бумаги с собой?

И теперь осталось рассказать отцу и о том, зачем она приехала.

— Если у тебя интерес к биологии, может быть, лучше в сельскохозяйственный институт, — сказал Александр Петрович так неопределенно, так смутно, словно ожидал, что жена сейчас же спросит: «А где она будет жить?»

Но Елизавета Георгиевна ничего не спросила.

Вечером смотрели телевизор, Юля рассказала, что у бабушки был хороший телевизор «Рубин», к вечерним передачам всегда приходила Элина Оттовна, пусть телевизор останется теперь у нее.

— Вообще выберешь как-нибудь время, съезди в Петрозаводск, раздай оставшееся после Василисы Ивановны тем, с кем она дружила, а себе оставь только то, что дорого тебе по памяти, — сказал Александр Петрович.

Юлю устроили в маленькой комнате, где в китайской фарфоровой вазе стоял сноп пшеницы, наверно какой-нибудь сортовой, выведенной и стараниями Елизаветы Георгиевны.

— А теперь спать, дочка, — сказал Александр Петрович. — Теперь спать.

Он подождал, пока она умылась и легла, вернулся в комнату, где еще сидела жена, и, ничего не сказав, поцеловал ее в голову, впервые близко увидев седые ниточки в каштановых волосах...

— Пожалуй, действительно, правильней — сельскохозяйственный институт... все-таки два ботаника будут рядом, — сказала Елизавета Георгиевна.

Позднее, проходя коридором, Александр Петрович приоткрыл дверь комнаты, в которой на застланном диване, по-детски свернувшись, спала дочь, люстру под потолком она забыла потушить, и он подошел ближе, посмотрел на ее спящее, полное умиротворенности лицо, рубашка на маленькой груди чуть колыхалась, и Юля, должно быть, почувствовала, что кто-то рядом, и улыбнулась во сне одними уголками губ.

А у себя на рабочем столе Александр Петрович нашел зеленый плоский камень, сразу же понял, откуда этот камень, и подержал его в руке: в камне была и Карелия, и Онежское озеро, и то, что оно вернуло ему из глубокой своей глубины.

Все стало быстро, сел в этот похожий на обжитой возок «АН-2», и через часок в другом городе или в районном центре, если есть посадочная площадка, подрулит к деревянному зданию с гордым названием аэровокзала, а местные жители уже ждут посадки, у одной женщины выглядывает из корзинки красным глазом петух, везет внуку живность, и уже приспособилась доярка Аграфена Петровна или скотница Дарья Степановна к тому, чтобы летать по воздуху, быстрота и надежность, и коня кормить и запрягать не надо...