Тиркиш Джумагельдыев - Настырный

— Да не мучай ты себя, Сапар! Все знают: ты человек честный, не по своей воле остаешься.

— Тебе легко говорить. А как я вдовам буду в глаза смотреть? Как я буду смотреть на женщину, когда ей похоронную принесут? Почему муж ее погиб, а я, верзила здоровый, тут, перед ней торчу?! Мука это, казнь! Ладно. Дай вам бог вернуться живыми, здоровыми. О семьях не беспокойтесь. Солтанджамал твоей поможем… Хлопок соберем без потерь, весь соберем, до последнего волоконца. Письмо тогда напишу, отчитаюсь. Подумать только: вон, оказывается, какой год потребовался полю, чтоб невиданный урожай выдать. Гляди, какие коробочки! А раскрылись как дружно!..

Они вместе прошли по междурядью, осматривая хлопчатник. Коробочки свисали тяжелые, полные — каждая с кулак. Многие раскрылись, а остальные треснули, и приоткрытые трещинки были похожи чем-то на улыбающиеся рты. Щедра эта земля, надо только понять ее. Ямат из тех, кто понимает, знает, что ей нужно. Эти полтора гектара Ямат один выходил. Солтанджамал помогала, конечно, но как затяжелела, вся работа легла на его плечи. Ямат выдюжил. Четыре месяца подряд не выпускал из рук кетменя да лопаты. Возил из деревни коровяк, со ржавым ведром в руках ходил по междурядьям — разбрасывал. Когда сын родился, он на радостях заново взрыхлил землю, хотя хлопчатник был уже рослый. Теперь вон он какой стоит — загляденье! Повязывай фартук да выходи в поле. Да мешков побольше запасай.

— Жаль, убрать не успею!.. Собрать бы да и со спокойной душой…

— Ничего, Ямат, ты молодой, еще не один урожай уберешь…

Ямат ушел. Остались жена, только что родившийся сын и полтора гектара хлопчатника с начавшими раскрываться коробочками.

Через два дня Сапар снова обошел участок Ямата. Спелые коробочки почти все раскрылись, медлить с уборкой нельзя, пойдут потери. Сапар заметался, не зная, что предпринять. Кого приведешь на чужой участок? У каждого своих забот полно.

— Бог в помощь, Бебек!

— Здравствуй, бригадир!

— Как Нурлы, наезжает хоть когда?

— Без трех дней пять месяцев, как глаз не кажет. Будто на фронте. Пускай ты чабан, в пустыне живешь, имеешь ты право хоть раз в полгода домой заглянуть.

— Заглянет Бебек, как будет возможность, так и заглянет. Думаешь, он по тебе не стосковался?

— Очень нужно ему по мне тосковать! Ему бы только пески! Я другой раз девочкам своим говорю, как бы наш отец прямо из Каракумов на фронт не утопал…

— Он бы первым ушел, если б не увечье.

— Увечье! Дай бог не увечному так с отарой управляться!

— Мужа похвалить решила? Ну да, а то я человек сторонний, не знаю его… Эх, ты! Вот что, Бебек, у Ямата на поле хлопок осыпаться начал. Что делать, а?

— Уж не знаю, бригадир, не знаю…

— Не годится так говорить, Бебек. Помочь надо. Дочку пошли. А то и сама сходи, собери немножко…

— Сходить-то можно, об чем разговор. Только ведь неловко как-то…

— Не пойму я тебя, Бебек. Туманно говоришь.

— Да я к тому, Сапар, что как же хозяина-то? Будь тут Ямат…

— Ямат! Будь тут Ямат, и разговора бы этого не было!

— Ну… Хоть бы Солтанджамал на часок вышла! Хоть бы самые первые коробочки… А го мало ли что сказать могут…

— Что могут сказать?!

— Скажут: люди урожай растили, а Бебек собирает.

— Ну и удумала! Я считал, ты умнее.

Сапар-ага сокрушенно покачал головой, пошел дальше. Неподалеку работала жена Ходжи. Подошел и остановился в растерянности — как с ней толковать, когда у нее яшмак во рту? Хорошо, деверь ее — подросток рядом был.

— Меред, скажи невестке, пусть с обеда переходит на карту Ямата.

— А мне как?

— Если скажет, чтоб с ней шел, иди.

— Сапар-ага, она говорит, если Солтанджамал в поле выйдет… Что? Да говори ты громче! Что?! А… Ладно, я ему скажу, Сапар-ага, она говорит, пусть Солтанджамал начинает, тогда и она придет.

— А если Солтанджамал не сможет выйти?

— Тогда, говорит, не пойду.

— Ну и не надо! Без вас обойдемся!

Больше Сапар решил никого не просить. После полудня повязался фартуком и сам пошел на карту Ямата. Не разгибаясь не подняв головы, дошел до конца ряда. Злость его малость поутихла. Ведь если честно говорить, не так уж они не правы. Наверное, и Ямату не больно-то приятно было бы видеть, как другие собирают выращенный им хлопок…

Когда второй фартук был наполнен, у Сапара заломило поясницу. Боль все усиливалась. Он пытался собирать на коленях, но легче от этого не стало. Сидя тоже ничего не получалось — много не наработаешь. Тогда Сапар решил плюнуть на эту боль, не обращать, внимания, и все, и подумаешь — боль!.. Люди от темна дотемна ие разгибаются, и ты не разломишься — не велик бай!

И боль отступила. Отступила перед его твердым решением собрать полный мешок. Вот набьешь этот громадный мешок — значит, выдержал испытание. Значит, имеешь право ругать тех, кто мало собирает. И никто уже не скажет про тебя: «Командовать да ворчать ты горазд, попробовал бы сам с фартуком походить!..» Попробовал — может.

Первой, ведя с собой дочерей, пришла Бебек.

— Чего надумала? И без тебя обошлись бы…

— Не выдержала я, Сапар.

Вместе с подростками-деверями пришли жена Ходжи и вдова Джумы, месяц назад получившая похоронку. Когда солнце стало садиться, вместе с Сапаром работало уже человек десять. Все молча делали свое дело — слышен был лишь шелест раздвигаемых веток. И Сапару казалось, что, работая, все думают об одном — такой хлопок вырастил человек, а убирают его чужие руки…

Сапар работал наравне с женщинами. Собрать бы хоть те, что раскрылись. А когда остальные коробочки дойдут, глядишь, и Солтанджамал окрепнет.

Ты, Ямат, главное — не беспокойся, тут все будет в порядке. И урожай соберем, и проживем как-нибудь. Как сообщишь адрес, бригадир Сапар сразу тебе отпишет, отчитается за твой урожай до последнего килограмма. Будешь ты читать его письмо, а перед глазами у тебя хлопок, хлопок… Вот этот самый! Разве его забудешь — коробочки-то к земле кусты пригибают!

Три письма отправил Сапар Ямату, писал про дела, про семью его писал. Четвертое написать не успел…

Выкорчевали сухие стебли, перепахали карту, а когда пришла весна и на пядь поднялась верблюжья колючка, поле снова засеяли. Распланировано оно было немножко иначе, арычки проходили по-другому, но участок земли возле старого глинобитного забора по-прежнему называли «поле Ямата».

Потом забор срыли, разровняли арычки, выкопали новые. Потом на поле пришли новые люди, новое поколение хлопкоробов. Среди них был и сын Ямата Агаджан.

Агаджаном Сапар-ага был очень доволен. Ну в самом деле, что, если бы Агаджан, не зайдя к нему в больницу, как ни в чем не бывало преспокойно уехал бы в Ашхабад? Что тогда думать? Уж поворочался бы Сапар на кровати длинными больничными ночами? Снова открылась бы старая рана, что осталась в душе с того недоброго лета. Чтоб оно пропало, то лето! Все чаще вспоминается, проклятое, спать не дает но ночам. И ведь навестил его Агаджан, а все равно вместо того, чтоб успокоиться, заснуть сладким сном, всю ночь прокрутился с боку на бок, кляня больничные койки. А койка-то ни при чем. Просто казалось ему, что парень глядит на него, а сам думает: «Вот так-то, Сапар-ага, я человек великодушный, зла не помню, пришел оказать вам внимание». Конечно, Агаджан никогда бы такого не сказал, да скорей всего и не думал он ничего подобного, но уж такой у Сапара характер беспокойный…