Василий Титов - Соловьи

— Ну вот я и оставлю вам пяточек, — сказал на это Павел Матвеич и стал искать место, куда бы поставить решето.

Елена Сергеевна освободила ему табурет у стола, а он, склонившись над решетом, стал выбирать из него лучшие яблоки. Выбирая, он улыбнулся и произнес:

— А я, право, и не знал, что попаду к вам прямо на грибы. А то бы я, ей-ей, мимо магазина зря не проехал.

Елена Сергеевна улыбнулась.

— А он уже и закрыт, кстати, опоздали, — сказала она.

— Жаль, жаль! — пошутил Павел Матвеич. — Но, слыхал, что в таких учреждениях, как ваше, всегда есть энзе в виде горючего, спирток называется?

Не отрываясь от дела, каким была занята, Елена Сергеевна почти серьезно отвечала на шутку:

— Что же, ежели вам это нужно, немножко можно и устроить.

— Нет, нет, — ответил ей Павел Матвеич, — я пошутил. Не употребляю как можно чаще. Или почти не употребляю.

В решете было штук двадцать яблок. Он отобрал с десяток и, уложив их на столе красивой грудкой, повернулся к Елене Сергеевне. Она стояла у чела печки. На шестке под треногим таганом горела щепа, сухие, аккуратно наломанные ветки. Лицо ее, обращенное к огню, ярко румянилось. В комнате над столом горела большая одноязыкая лампа. У печи, с ножом в руке, Елена Сергеевна казалась очень обычной женщиной. На ней было легкое, в цветочек, открытое платье, рукава короткие, платье само ровно по колена. Из-под платья в светлых, телесного цвета чулках на белом фоне печки прорисовывались полные, стройные, с упругими икрами ноги. Руки тоже были полны и белы.

Все это и ее ладную, полную, но стройную фигуру Павел Матвеич успел оглядеть тогда, когда Елена Сергеевна, повернувшись лицом к тагану, перемешивала на нем вкусно пахнущую картошку с грибами. На этот раз он не подумал о ней, как раньше при встречах, когда провожал ее глазами: «Ничего, ничего!» Он оглядел комнату, стены, потолок — комната была маленькая, — увидел стол у окна под клеенкой, на которой только что укладывал свои яблоки, у стены белый, больничный диванчик, на стене тоже белый, больничный — не хватало только на нем красного креста — посудный шкафчик с медной ступкой на нем и медным же пестиком в ней, над диваном в золоченой рамке шишкинский пейзаж «Лесные дали». И были заткнуты за раму эту две, еще не совсем красные кисти рябины. Пара стульев, пестрый половичок от двери к занавесу в соседний покой — вот и все, что увидел Павел Матвеич.

Нет, он не подумал, как раньше: «Ничего, ничего» и прочее такое, он подумал: «Ну что же, вот и все, что у нее есть. Для души этого мало, для жизни тоже не весело. Одна! Явно, явно не против бы она замуж. Хочет, чего там!»

В это время дверь из сеней приоткрылась, на кухню стремглав влетела серая, очень пушистая кошка, с ходу подлетела к ногам Елены Сергеевны и, выгибая спину, стала потираться возле ее ног, а через порог ступила дородная, пожилая Настасья Иванна. Увидя гостя, она дородно и поклонилась.

— Вечер добрый, — сказала она и взглянула на Елену Сергеевну.

— Сейчас будут готовы, — отвечала на ее взгляд Елена Сергеевна и обратилась к Павлу Матвеичу: — Ну что же, оставайтесь и вы с нами ужинать.

При других обстоятельствах Павел Матвеич, может быть, и остался бы, такое не раз с ним раньше бывало; может быть, и уехал бы не тут же после ужина, а наутро попытался бы только уехать, такое бывало раньше у него. Но тут он почувствовал какую-то неловкость, ну вроде что-то еще недостаточной подготовленности для этого, и заторопился уходить. Он взял под мышку решето, откланялся и вышел, и Настасья Иванна вслед оглядела его с ног до головы.

Ехал он в Порим задумавшись, мысленно насвистывая, и только однажды, видимо в лад своим думам, сказал вслух:

— Так держать!

Сашка подумал, что это относится к нему, оглянулся на седока и ответил:

— Конечно, так держать. А то куда же еще? Другой дороги нету.

Павел Матвеич расхохотался.

Всю зиму, до самой весны, он не видел Елену Сергеевну. И не потому, что не было возможности видеть ее. А потому, что вдруг «заколодило» Павла Матвеича, потому, что вдруг он стал думать: а надо ли «вживаться»? В эту зиму эта болезнь опять схватила его за сердце и сделала больным. Правда, был случай однажды, когда грузовые машины накатали уже по снегу дорогу и ездил он в третье отделение совхоза — Медвешкино по совхозному распорядку делилось теперь на три отделения, — и решил он было из этого отделения, то есть из самой середины села, махнуть к дому через ближний конец и заскочить к Елене Сергеевне, как бы на всякий случай отдать визит вежливости. Но предупредил Сашка, сказав:

— Сёдни доктор-то, должно, в Белынь али еще куда поехала, утресь видал в автобус садилась.

— А тебе она что? — спросил Павел Матвеич и почувствовал, как что-то неприятное шевельнулось у него под ложечкой.

— Мне-то? — отвечал на вопрос вопросом Сашка. — А мне-то чего? Мне нет ничего! А то чего? Мол, видел садилась, и все.

И сам повернул не на ближний конец, а на прямую дорогу, что к Пориму накоротке бежала.

Вот так было. Судите сами, много ли поводов было у Павла Матвеича рассчитывать на успех и сказать себе: «Да, она, только одна она».

Зимою он с большим увлечением занимался делами совхоза и колхозов вверенного ему куста. Все то, что совершилось с ним там, в областном городе, уже улеглось, не тревожило. Решение свое: «Так держать!», которое он принял тогда, когда ему предложили ехать на работу в Кремнёво и он ожил духом и поднялся в своих глазах, он считал правильным. «Так держать! — говорил он себе тогда властно. — Так держать! Зажать себя в жомы, и ни в сторону от дела».

Ему даже понравился тот деловой ритм в работе, который взяло с первого дня в сельских хозяйствах пяти довольно больших районов управление. Как будет строиться работа управления на селах и в хозяйствах дальше, этот вопрос его в те поры не интересовал.

«Что будет — то будет, — решил Павел Матвеич. — А я покуда получаю куст и надо засучивать рукава».

И он их засучил. Он воспользовался советом начальника, человека средних лет, агронома по образованию, недавнего руководителя как-то мало себя показавшей на деле опытной областной сельскохозяйственной станции, Орлова, Ивана Акимыча, в том смысле, чтобы присматриваться не только к хозяйственной практике белынских колхозов и хозяйств «вверяемого ему куста», а, как говорил Иван Акимыч, и «разумно влиять на нее», «прощупывать почву» для организации более крупных хозяйств из соседствующих колхозов, находить пути «целесообразной организации хозяйств», в «основу которой придется положить прежде всего производственный фактор». Он советовал стремиться выявить на будущее «предпосылки» для создания таких хозяйств на научной основе, в которых все «элементы хозяйства» тесно связывались бы с «природными факторами».