Василий Титов - Соловьи

— У всех цыплята, — жаловалась она, — а у меня и цыплят нет. Я уж, чтобы цыплятки мои были здоровы, диетические яички в городе для этого беру, а у меня все ничего не получается.

Елена Сергеевна как услышала это, так и задохнулась от смеха. Сквозь смех, едва произнося слова, она сказала Елочке:

— Елочка, голубка моя, вот отчего у тебя любовь не получается. Ведь тут… петух, петух… нужен!

— Как петух? Зачем петух? — искренне удивилась Елочка.

Елена Сергеевна только хохотала над искренней наивностью Елочки.

Так вот как жила Елена Сергеевна эти годы, такая вот была у нее всего-навсего одна-единственная подружка, которую она любила горячо и искренне, — подружка Елочка, Елочка Прокудина.

И так вот о такой женщине думал Павел Матвеич и в тот час, Когда Сашка возился у машины, обрушивая ключом края перекопа под повисший ее передок и стараясь как можно меньше шуметь, и еще раньше, в другие дни до этого, когда дума о Елене Сергеевне уже не покидала его и хотел или не хотел, а он не мог уже не думать о ней.

Почему же Павел Матвеич как бы споткнулся на своем пути, словно бы совсем обмяк, решив почему-то «вживаться в среду», оставаться здесь, и не только мыслью, а уже и душою, да взял и зацепился на своем ходу, как за спасительное древо жизни, за Елену Сергеевну? Почему он не, как Елена Сергеевна, прямо и естественно «вживался» в поримскую и медвешкинскую жизнь, а как-то вделывал себя, вставлял себя в нее, да еще и думал: надо ли? И какие обоснованные надежды, ну хоть немножко истинного права имел он для того, чтобы сказать: да, она одна? Любовь, может быть, все же? Неясное, неосознанное чувство?

Павлу Матвеичу шел сорок пятый год. Возраст зрелый. За всю эту свою сорокапятилетнюю жизнь он повидал женщин. Были легкие связи, мимолетные, бесследные. Были посерьезнее, когда от женщин все чего-то надо было ожидать, прежде всего каких-то последствий, даже скандальных, или неловкостей каких-либо, ну, скажем, встречи в обществе каком-либо или даже на улице, когда идешь под руку с собственной женой. Были у Павла Матвеича и две очень серьезные связи, длительные, многолетние, с последствиями, но, собственно, эти две женщины были его женами.

В его судьбе они сыграли немаловажную роль, особенно вторая жена, Эльвира, которая была, пожалуй, полностью повинна в том, в каком положении сейчас находился Павел Матвеич. Первая жена, Клавдия, уже почти забылась. Но и она сыграла в его жизни роль не последнюю, и тоже не без последствий для него. Обеих этих женщин он уважал, но сам склонялся к тому, что любовь есть всего-навсего привычка, привычка к женщине, к ее телу, ну, к ряду ее привычек, которые не мешают жить, ко всему такому общему, что является общим, ну, как общая кровать, общий стол, общие некоторые заботы, но только некоторые. В том, что общие заботы должны быть только некоторые, он никогда не уступал, разделяя их на мужские и женские, потому, что этим отстаивал всегда и свое право на чисто мужскую свободу. Мужскую свою свободу он видел почти во всем для самого себя, для женщины он оставлял только некоторые свободы, которые не переходили бы за грань порядочности женщины.

Правда, ревнивым он не был, но не был он очень и разборчив, когда доходило дело до личной, его, мужской свободы. Больше всего в женщине Павел Матвеич ценил обычность, ну обыкновенность, что ли, умеренную домовитость, практический, сдержанный ум, опрятность и податливость. Вопрос же любви, духовного уклада женщины его не беспокоил потому, что он не знал, что такое духовный мир женщины, на чем он основан, чем жив, чем держится.

Женский характер он мерил на свой мужской взгляд, полагая, что он такой же, как во многом и у мужчины, а разницу, расхождения, многие непонятные ему свойства женского характера объяснял разницей воспитания в «проклятом прошлом», недостаточной волевой развитостью женщины, материальной неравностью в положении мужчины и женщины, которая тоже идет из того же «проклятого прошлого», физическим устройством организмов. «Недаром, — не раз думал он, — волевое воспитание пронизывает нашу жизнь от школы до службы, и оно обязательно и для женщин и для мужчин. Требования к нам предъявляются одни и те же. Так чего же?»

Поэтому на женщину он смотрел только как на одну из разновидностей двух полов и считал главным в семейной жизни, в подборе пары достаточное сходство характеров, влечение, деловитость в отношении к общей супружеской жизни, всегдашнее равновесие и спокойствие во всем. И поэтому ему всегда казалось, что надо только найти женщину таких-то вот качеств, как жизнь сама собою и сложится и пойдет.

Вот с этой меркой понимания женщины и супружеской жизни Павел Матвеич и подходил теперь к Елене Сергеевне. Правда, уже многое из того, что было у него с Эльвирой, а еще раньше с Клавдией, говорило ему: «Не смело ли, парень, задумал?» Правда и то, что знал Павел Матвеич: понравиться-то женщина тебе и может, да понравишься ли еще ты ей? Вот почему, когда на поляне перед дубом заговорили в нем внутренние голоса и он сам перестал думать, а стал слушать их, возник у него вопрос о приязни, и он послал все эти внутренние голоса свои к черту. Но тем не менее вопрос, будет ли он прият, возник у него в этот час. В себе, в своих достоинствах он был уверен, цену он себе знал. Но вот то, что с ним случилось там, в городе, что было у него за всю почти его жизнь, — согласится ли с этим Елена Сергеевна?

Но какое же право имел все так думать о Елене Сергеевне Павел Матвеич? Что заставляло его цепляться за ее существование, как за спасительное древо жизни? Судите сами — Павел Матвеич видал Елену Сергеевну до этой весны всего несколько раз, ну, можно еще сказать, не видал, а встречал. Но это все равно, что видал, так как встречи были чисто случайными. Но не все ли начинается со случайного, если эта случайность самим временем подготовлена? Вот как это началось все у Павла Матвеича.

Однажды — это было в год приезда Павла Матвеича, когда в Белыни был еще «твердый» райцентр, и был «твердый» райком, и был райсовет, и был райздрав и районо, и были все те учреждения, которым полагается быть в каждом райцентре, но который теперь существовал «не твердо» потому, что решался вопрос о переносе его в Кремнёво, — на собрании партийного и советского актива, посвященном вопросу подготовки к уборке, выступила Елена Сергеевна.

Она выступила и хорошо сказала о горячих щах, о каше, о кипяченой воде для трактористов, шоферов, комбайнеров, подсобного люда, которым в поле от утра до вечерней зари предстояло быть. А по опыту своему Елена Сергеевна хорошо знала, что из года в год никогда по району в пору уборки ничего этого для рабочего люда в поле не делалось и в любом, даже в лучшем хозяйстве люди в поле «на суховье», на сухомятке сидели, а завезти для них горячее прямо на поле, так этого и в помине не было нигде. Елена Сергеевна выступила по этому вопросу категорично, с жаром.