Василий Титов - Соловьи

— И никогда не цветет, нецветуха она. Вот из нее-то и делай напар. Бери лучше нецветуху в мае. Напар делай густой. Береги в тепле да темени. А как помажешь ею что сеченое или рваное, так скоро словно склеит, заживет больное.

«Но как же не цветет? — думала Елена Сергеевна. — Все травы ведь как-то цветут. А эта не цветет. Что за трава?»

— А это вот дробная травка. У нее тоже всего три листика. И корешок не силён. А сделаешь напар, и трясуха от нее уходит. Только вникай, не цветет и эта.

Много позднее узнала Елена Сергеевна вначале от Клима Севастьяныча Рычажкова, местного учителя ботаники и любителя гербариев, а затем в одном из старых травников нашла, что и нецветуха, и дробная травка есть всего-навсего чемерица черная и валериана лекарственная, только в пору своего раннего развития.

— Чемерица черная — она на третий, а то и на четвертый год цветет и форму свою меняет. А валериана — редко на второй, все больше на третий, — разъяснил Рычажков.

Елена Сергеевна слушала его и думала: «Как же тяжел, как же долог был путь народный ко всякому знатью́ своему, как по крупицам собирал он нужное ему для жизни, и выжил и среди лесов, и среди полей, и нашел многое для себя, что ему было нужно». Ее не удивляло то, что эти Авдеевны средства не были известны медицине, мало ли что еще медицине неизвестно. У медицины свои заслуги, у нее есть и свои надежные средства врачевания. «Вон в минувшую войну, — продолжала думать она, — одна мазь Вишневского спасла жизнь сотням тысяч таким, что и изранены и искалечены были посильнее, чем Авдоким, И других средств у медицины имеется немало. А вот как они, пращуры Авдеевны, врачевались и искали свое знатьё, когда лечить надо было и рубленную топором ногу, и порезанную косой или серпом руку. Ведь вон она с каких пор живет у них в знатье нецветуха». Елена Сергеевна как бы впервые окунулась в мир жизни, ей доселе неизвестной, и он ей нравился, этот чем-то родной, отеческий, до сих пор ей неизвестный мир.

Вот тогда, в те первые два года житья-бытья своего в Медвешкине, положила Елена Сергеевна себе за правило работать, как старые земские врачи, вроде Прохора Антоныча Бабичева, никогда ни в чем не отрываться от народа, а во всем быть с ним. Не думала она ни о перемене места, не мечтала о большом городе, не вставал перед нею вопрос, «вживаться» ли ей здесь или нет, — один вопрос решала она: работать так, чтобы и у нее было полное знатьё. Село Медвешкино, медвешкинцы сами утверждали в ней это решение, и Елена Сергеевна стремилась к этому. Но не одни симпатии к медвешкинцам толкали ее на это. В ней, как в способном, может быть, даже и талантливом человеке, просыпался голод к такому знатью́, которое выводило бы уже к знанию, чего она еще не имела и чего недобрала да и не могла добрать в силу академичности программ в институте.

Заботу о здоровье медвешкинцев — вот что она поставила в основу своей деятельности. «Профилактика, предупреждение заболеваний!» — говорила она себе часто, припоминая, что в этом селе не везде все хорошо с санитарией и с питьевой водой. И пользуясь тем, что и в сельском Совете, и в райисполкоме ее поддерживали, учредила она по всем медвешкинским «улицам», а точнее — деревушкам, надзор за колодцами и за сточными водами. Требовала она заводить во дворах нужники, закрывала, требуя зарывать, низинные, со стоячей, натечной болотной водой колодцы, добивалась рытья новых, на высоких местах, где подпочвенные воды идут по глинам. В ход пошла борьба с «мухотой», с «блохотой». Дворы, где обнаруживались глистные больные, сама приходила обрабатывать растворами каустической соды.

Все меньше и меньше становилось случаев заболевания дизентерией и всяческими летними поносами, всякие «трясухи» становились редкими, резко упало количество глистных заболеваний. Лучше стало и в школах старых медвешкинских с тех пор, как добилась Елена Сергеевна введения горячих завтраков, кипяченой воды, ежегодной побелки помещений и, главное, смены прогнивших полов, из которых немилосердно дуло. Печи тоже были переделаны, и дети, даже в самые сильные морозы, занимались без шапок, без верхней одежды.

Больным, очень больным местом всей жизни крестьянских семей считала она обычное, ежедневное питание. Оставалась ли она ночевать у кого-либо, спозднившись при посещении медвешкинских деревенек, просто ли за полдень, усаживаемая за стол, решалась «перехватить» что-либо с хозяевами какого-нибудь дома — всюду она видела, что не умели медвешкинцы питаться. Или извечные щи, или извечный квас у всех на столе, а другого чего-либо хорошего из тех же продуктов сделать не могут. Но хуже всего было то, что многие, уходя на целый день в поле на работу, или ничего вовсе с собой не брали, или брали бутылку сладкого чаю, головку лука и ломоть хлеба. Обычным явлением у многих медвешкинцев были или колит, или запущенный гастрит.

И Елена Сергеевна все больше и больше приходила к выводу, что для оздоровления прежде всего нужно внушать людям сумму знаний о самом человеческом здоровье, и прежде всего о питании. А питаться правильно мало кто в Медвешкине умел. Елена Сергеевна, особенно по зимним вечерам, устраивала в медвешкинских избах «засидки», толкуя женщинам пользу того знатья́ гигиены и здоровой кухни, о которых многие из них впервые слышали.

А наряду с этим училась Елена Сергеевна и хирургии. Побывала она один раз месяц, другой раз два месяца на курсах усовершенствования врачей в областном центре и в Москве, вникла, что говорится, по уши в фармакологию, практиковалась в которой до сих пор только по справочникам. Новая медицинская книга стала обычным явлением на ее столе. Елена Сергеевна уже смело делала малые хирургические операции в своей больничке и радовалась этим своим успехам. Знатьё приходило. Медвешкинцы принимали ее уже не как врача своей больнички, а как своего человека. Ее уже любили, о ней уже говорили: «У нее знатьё».

Елена Сергеевна как бы выпрямлялась и от того горя, которое достало ее, и от той еще невыпрямленности, скованности, которая всегда остается долгое время при выходе из вуза у специалистов, покуда они сами не войдут в жизнь и не почерпнут в ней все для своей опоры и стойкости.

Одновременно видела она, как распрямлялось и поднималось и само Медвешкино, и сами его обитатели. С того дня, как появились у них свои машины, правда, сильно поношенные, старые, выкупленные у МТС, и появился свой, не указный простор вести дела колхозные, медвешкинцы головы подняли, словно впервые почувствовали себя хозяевами своей жизни. Как они ладили работу, как яростно спорили и обсуждали, где, что, когда сеять, где наво́зить, где торфи́ть — по одному этому можно было судить, что медвешкинцы, коренные и вековые крестьяне, вновь поверили в свои силы и в свое знатьё.