Василий Титов - Соловьи

А Пармен-то Парменыч, видимо, дело свое знал потому, что уже пятнадцать лет все жил и служил в Житухинском районе. Встреча у них состоялась сразу же, как только Головачев появился у стола в его кабинете. Усадив нового помощника возле себя, похлопывая его фамильярно по колену и пришепетывая — Пармен Парменыч был щербат и не вставлял зубов из-за боязни боли, — он так начал беседу:

— Я житель старый, почти здешний, рогачевский. Там кулачье такие корни оставило, что мы долго их выкорчевывали. Правда, здесь, в Житухине, не то было. Здесь с кулачьем послабее было, слабаки, так сказать, по этой части житухинцы оказались. Здесь даже владельцы бывшие наших фабричонок на ходу их передали Советской власти еще при становлении ее. А сами смотаться поспешили, и так, что и след простыл. Все же надо учесть, товарищ Головачев, что случаи могут быть разные. Хулиганство есть, воровство, самогоноварение, спекулянтство.

Пармен Парменыч подумал и доверительно сообщил Головачеву:

— Вот, к примеру, есть тут у нас такой Гондурасов, свободный художник, так сказать.

Тут Пармен Парменыч ласково поглядел в глаза своему новому помощнику — старого он выжил «за непригодностью» потому, что у того за пять лет службы не было ни одного «серьезно поставленного дела», — и продолжил так свой разговор:

— Я вас буду информировать, когда надо, о том, что будет нужно исполнить. Главное, чтобы у нас все было в ажуре. Термин дамский, но в данном случае подходит. И учтите, как я думаю, работы будет много. А теперь можно приступать и к деятельности.

С этими словами Пармен Парменыч встал и крепко пожал руку Головачеву, который тоже встал и ожидал распоряжений. Откуда Пармен Парменыч взял, что в районе будет много работы, Головачев, конечно, не знал. Но Головачев также и не знал, что собою представлял Промедлентов, что свою деятельность Пармен Парменыч рассматривал только как осуществление «ряда мер и мероприятий», как усердие, помноженное на добросовестность и личное, как он говорил, «чутье», что остальное, если где и «перегнул», как говаривал он, то «обомнется».

Своему бывшему помощнику Петру Текучеву, которого, как самому Пармену Парменычу самокритично казалось, он не сумел довоспитать, не раз говорил отечески и задушевно:

— Ты, Петя, забываешь, что наше дело здесь маленькое, но и из него складывается великое. Ты недавно заметил мне, что я поступаю часто механически, а порою и необоснованно. Говорил ты с начальником своим, конечно, смело. Но этим не оскорбил меня, а усилил во мне убеждение, что от указания отходить нельзя. Получится по меньшей мере недисциплинированно. А вот тебя, я говорю это тебе отечески, шибает все на анализ.

И упрекал:

— Вот хоть с Гондурасовым ты до сих пор не разобрался. А по-моему, там есть в чем разобраться. Лучше забрать у него машинку, чем дожидаться каких-либо неприятностей. А ты — свое.

Вот таким был Пармен Парменыч Промедлентов. Он всегда чувствовал себя наэлектризованной машиной. Это состояние его никогда не покидало. И в силу этого его свойства он и на партийную организацию района смотрел с высоты своего поприща и мало, мало ладил с ней, зачастую не советуясь с ней, а делая многое через ее голову.

Попал на милицейскую работу Пармен Парменыч Промедлентов почти как бы случайно — выдвинули в пору коллективизации. После армии, отслужив в ней ряд лет, был он незаметным, а все же активным сельским милицейским работником. А потом, в пору войны, сделали его районным начальником. Оглядываясь назад на пройденный свой путь, он часто себе признавался: «Да, Пармен, ты самоучка. Другие вон с образованием, а ты самоучка. Ошибок не делал, и будь доволен этим. А завидовать тебе ученым незачем, ты и так в своих делах не плох».

В районе Пармена Парменыча не боялись. С Андреем Андреичем Сазоновым он не был дружен. Тяжеловесность его характера приносила многим большие неприятности. Часто любил Пармен Парменыч зайти к начальнику какого-либо районного учреждения, посидеть, ни о чем не говоря, а затем вдруг встать неожиданно да и уйти. За такие посещения в райцентре втихомолку его звали Чудны́м.

Однажды у него стычка произошла с Андреем Андреичем. Из-за чего? А вот! Промедлентов, вернувшись из района, сапог не почистив, прямо к председателю райисполкома Петру Ильичу Теперину зашел и, закрыв за собой хитренько дверь, чуть ли не от порога, и не поздоровавшись, заговорил о наблюденном им факте.

Дело касалось колхоза «Родина», где строились сразу два шлакобетонных коровника и копался пруд. На работы были наняты мокшанские татары, по старинке пришедшие работать артелью. Артель работала дружно, умело, но подняла шум из-за того, что кормят их говядиной, тогда как они договаривались, что их будут кормить маханом. Артель даже работу бросила, заявив, что уйдет, если не дадут желанной конины. Артельщики кричали, что «какой к черту сила будет, когда махан нет».

Молодому председателю колхоза Ефиму Доброву, бывшему учителю, не очень сведущему в национальных привычках человеку, аж в дрожь впасть пришлось от такого поворота дела — из-за пустяка останавливается стройка! Тогда он срочно укупил несколько лошадей по разным колхозам, чем и уладил дело с беспокойной артелью.

Пармену Парменычу это показалось кощунством — бунт из-за какой-то конины.

— Ведь это пахнет знаешь чем? — сказал он Теперину. — И потом — где сельсовет, чего он смотрит? И это на пороге выборов!

Да, это было накануне выборов в местные Советы, и, новый в районе человек, к тому же несколько робкий, Петр Ильич Теперин сразу потерялся. До этого Петр Ильич на советской работе не был. Слабогрудый, постоянно покашливающий, всю войну проработал он военпредом на одном номерном заводе в облцентре, а как только кончилась она, подался в район с целью быть на воздухе. Вот тут за трезвые взгляды на жизнь и ее явления, за выдержку в характере он и был избран председателем райисполкома и с работой своей справлялся отлично. И вот Петр Ильич, не вступая в объяснения с Промедлентовым, ничего не сообщив об этом Сазонову, сел в потрепанный, фронтовых годов, свой автомобильчик и так стремительно ударился в «Родину», что только на пятый день нашел его Сазонов в сельской больничке, где Петр Ильич лежал с вывихом ноги.

— Где он, к черту, взял бунт? — удивлялся Теперин, лежа на больничной койке и рассказывая о своем путешествии Андрею Андреичу. — Везде люди работают, мысль везде одна — наверстать упущенное да потерянное за войну, а у него — неблагополучие! Заехал я по соседству с колхозом «Родина» в колхоз «Лужки». С полгода там не был. Тоже молодой, укрупненный колхоз. Гляжу — и силосные ямы выкопали и зацементировали, на скотном старом дворе кормокухню ставят, клуб отремонтировали, свинарник заложили. В колхозе — одни женщины да подростки. И на трудодни у них по кило ржи да сколько-то там картошки было, а они постановили: вперед скотные дворы, а потом уж и деньгами на трудодни.