Георгий Березко - Присутствие необычайного

— Ты пиши, пиши, — просил он дочку. — А ежели что не так — вертайся, мы тут тебя всегда… Ты помни, мы тут… Ежели что не по душе тебе станет, мы тут, доченька! Ты помни, — без конца повторял он.

Саша, Настя, вся высыпавшая на улицу семья Егора Филипповича долго еще стояла у ворот, глядя на прыгающую в колеях, исчезавшую в пыльном облаке машину. Саша, сунув руки в карманы штанов, высвистывал марш из старого кинофильма «Веселые ребята», чтобы не показать, как он недоволен и словно бы обижен. Зареванная Настя взглянула на него с укоризной; Егор Филиппович положил свою тяжелую руку ему на плечо, ободряя, — он понимал Сашу. Сам он в то утро расставания был непохож на себя — суетлив, нерадостно возбужден.

Проводив Катерину, он пошел в чайную, что случалось редко, и вернулся поздно, пьяненький. Сел к столу и запел — негромко, расслабленно: «Бушует Эгейское море…»

Домашним — опечаленным и притихшим — невдомек было, что давным-давно, отбыв трехлетнюю службу на флоте, он, молодцеватый, бравый, не сняв еще флотской формы, пел это своей невесте, ставшей вскорости его женой — матерью его дочерей.

Катерина первое время писала часто — она была как будто довольна, во всяком случае, не жаловалась, сообщила, что они честь честью расписались, живут в Москве, родном городе мужа. Лишь через три года она написала, что у нее родилась дочь, что назвали дочь в память покойной бабки Людмилой. И Егор Филиппович опять отправился в чайную… В каждом письме на вырванных из тетрадки линованных листках, покрытых крупными, неровными буковками, Катерина с частыми ошибками (лишь четыре класса школы достались ей) спрашивала о Саше, о его школьных успехах, о здоровье, кажется, она заскучала по нему.

Некоторые успехи в учении у Саши были, хотя и не по всем предметам, по математике он отставал, а вот с поведением дело обстояло хуже. Учителя сетовали на его своеволие и неповиновение, в последних классах он вступал с ними в споры, обнаруживая начитанность сверх программы, задавал непростые вопросы, вроде: «Какими будут люди при коммунизме?», «Не расхватают ли всего, когда будет каждому по потребностям?» Вместе с тем его детская проказливость перешла в драчливость. Одно время в восьмом классе ему даже грозило исключение из школы — он учинил драку в клубе на танцах с совхозным зоотехником. Одноклассники Саши рассказывали, что он заступился за девушку, которую ее кавалер ударил в лицо за отказ танцевать. Кавалера Саша измолотил до нокаута, а в отделении милиции заплаканная девушка сказала, что ее никто не бил и что первый полез в драку «этот зверь». Саша почему-то не возражал пострадавшей, даже сочувственно кивал, ему стало известно, что у нее «любовь» с зоотехником. В другой раз, и тоже на танцах, он подрался с городским студентом, одним из приехавших «на картошку», помогать в уборке: Саше не понравилось, что тот забавлялся, глядя на деревенский рок-н-ролл, и вслух отпускал издевательские шуточки.

Словом, этот веснушчатый, глазастый паренек с каменными кулачками причинил Егору Филипповичу немало хлопот, а более того, дал много поводов для размышлений. Выдающихся способностей у Саши не замечалось: учился он всего лишь выше среднего, никаких чрезвычайных увлечений не обнаружил, в школьный хор его не взяли по причине неважного слуха, правда, он много и необыкновенно быстро читал. Огорчило Егора Филипповича, который все еще кузнечил в совхозе, и то, что особенного интереса к технике у Саши тоже не появилось. Он водил Сашу по совхозу, показывал новые машины, Саша смотрел и расспрашивал, но старик видел, что расспрашивает он больше из уважения к нему.

Впрочем, механизированное кормление скота и электродойку Саша искренне одобрил — женщинам не в пример легче стало управляться. При всем том сверстники к нему тянулись, его любили, вероятно, это объяснялось тем, что он выказывал участливое любопытство к каждому. И если он обладал каким-либо талантом, то талантом общения, открытого сердца. Был он также деятельным помощником во многих клубных затеях: в хоре не пел, но участвовал в его организации, сколотил драматический кружок, хотя сам не претендовал на первые роли. Мало-помалу вокруг Саши собралась кучка сдружившихся, послушных ему ребят, и когда их шумная ватажка вываливалась на улицу, ее сторонились люди солидные.

Дозналась о его «боевых делах» от земляков, приезжавших в столицу, и Катерина. «Хулиганистым растет, чем-то кончит?» — говорили ей. И она позвала его по окончании восьмилетки жить у них (они занимали три наследственные Роберта Юльевича комнаты в большой коммунальной квартире) и учиться дальше — ей хотелось увидеть его инженером, думалось, что перемена обстановки повлияет на ее приемного сынка. А помимо того в своей новой городской жизни она нуждалась в близости родной души, с мужем этой близости не возникало, наоборот, все сильнее год за годом она чувствовала себя здесь «не ко двору»: она робела перед мужем, перед его приятелями, безмолвствовала в их обществе, не разбиралась в их интересах, делах, что усугубляло его досаду, а ее одиночество. И Саша поехал в Москву. Но прожил он в ее семействе недолго, он и ее муж Роберт Юльевич Сутеев не пришлись по вкусу друг другу. Саша пошел работать на завод и переехал в общежитие…

В ту пору у него сложился уже вполне самостоятельный взгляд на вещи. Важной, отличавшей этот характер особенностью было беспечное бесстрашие — оно могло показаться и легкомыслием. Саша и впрямь никого и ничего не боялся: ни начальника цеха, ни самой жизни, ни того, что о нем думают другие. Последнее было особенно редким свойством — не принимать в соображение того, что о тебе могут сказать, и не считаться с тем, каким тебя хотят видеть. И если он сознавал себя обязанным по отношению к чему-либо или кому-либо, то лишь потому, что по своей воле принимал на себя такую обязанность.

…Егор Филиппович так и не заснул до утра: лежал, курил, вспоминал, пока в комнате не посерело и не зачастили автомобильные шумы, долетавшие с улицы.

Он думал о Саше и мысленно просил прощения у Вани Хлебникова, своего приснопамятного друга: недоглядел он за его сыном. Он спрашивал себя, когда и где он прозевал Сашу, и не находил ответа. Ему вспомнилось, каким он принес Сашу в свой дом — крошечного, розового, мягонького человечка, шевелившегося в одеяльце и вдруг требовательно раскричавшегося на всю избу: видно, человечку было неудобно в его, Егора Филипповича, руках. А выпустил он его из своих рук — и человечек превратился в человекоубийцу. Неужто так оно и было?

Вещи в комнате — стол, картинка на стене, низенький буфет с посудой, как-то мудрено, по-новому называвшийся, — выступали из сумрака, вырисовывался ящик телевизора; экран уже не бликовал, был темен, словно погасло и это слепое око.