Георгий Березко - Присутствие необычайного

Он рос бойким, сильным для своих лет и проказливым от избытка радости жизни. В школу, которая открылась позднее и в этом отстроившемся селе, Катерина обрядила его в еще не стиранную новую рубаху и в новые, пищавшие на каждом шагу башмаки; они веселили его. Отвел Сашу в школу сам Егор Филиппович.

Но тут у семилетнего Саши произошло первое столкновение с тем, что называется суровой действительностью. Накануне важного события — поступления в школу — Егор Филиппович завел с ним первый в жизни Саши серьезный разговор.

Дело в том, что назрел вопрос, как, под какой фамилией его записывать. До сей поры для Саши не имело значения, что он был не Горобовым, а Хлебниковым, — он и сам считал себя одним из Горобовых. А Егор Филиппович в свое время не оформил, как это полагалось, его усыновления — и не по забывчивости, он и вправду испытывал к нему отцовские чувства в большей мере, чем к другим своим подопечным. Но Егор Филиппович остерегался, почти безотчетно, узурпировать отцовские права умершего друга на единственного сына, продолжателя фамилии, И пока по земле топал маленький Хлебников — именно Хлебников, — тот, старший, незабвенный, как бы и не совсем перестал жить. Егор Филиппович записал Сашу под отцовской фамилией. А сейчас потребовалось сказать об этом и самому ее носителю — объяснить, почему на перекличке в классе его назовут не Горобовым, а Хлебниковым.

Трудно решился Егор Филиппович на вынужденное объяснение — уж больно мал и безмятежно настроен был этот мальчишка… Посадив Сашу на колено, он долго хмуро молчал, не зная, как начать, и начал с того, что неожиданно его пожурил: «Балуешься все, Катьку не слушаешь…» А в конце концов он так и не сказал правды: не глядя на Сашу, он проворчал, что его папа и мама уехали в далекое государство, в долгую командировку, и наказали ему, Егору Филипповичу, взять к себе их сынка. Поэтому он, Сашка, когда его вызовет учительница, должен отзываться на фамилию Хлебников.

— Хлебников, — повторил Сашка, как бы запоминая.

— Ну да, Хлебников, — подтвердил Егор Филиппович. — А что? Красивая фамилия.

Саша помолчал, тоже отведя глаза.

— А они скоро приедут? — спросил он.

Помолчал в затруднении и Егор Филиппович.

— Да нет, не так чтобы скоро, — ответил он.

Саша опять задумался; его круглые бледно-голубые глаза были неизъяснимо чисты, но сквозь их прозрачность угадывалась где-то в глубине напряженность мысли. Он сполз с колена Егора Филипповича.

— А ты мне, значит, не дед? — спросил он.

— Как тебе сказать? — не сразу ответил Егор Филиппович. — Дед, конечно.

— А Катерина кто мне? — Саша все смотрел в сторону. — Не мамка?

Егор Филиппович долго не находил ответа; Саша дожидался, положив свою маленькую, в запекшихся царапинах руку на колено Егора Филипповича.

Тот чувствовал себя прескверно: назвать Катерину старшей сестрой он тоже не мог — тогда бы у Саши была та же, что и у нее, фамилия.

— Вроде как мамка, — тихо проговорил он.

И Саша вдруг, чего вовсе не ожидал Егор Филиппович, засмеялся.

— У меня две мамки! — это ему, видно, понравилось: у всех была одна, а у него две. — У меня две мамки, две! — восклицал он.

В общем, сказанное Егором Филипповичем не произвело на него особенного впечатления — ведь оно ничего не меняло в его жизни.

Несколько позже, во втором классе, он с помощью школьных приятелей узнал правду. Но и то, что его истинных родителей давно схоронили, не повергло его в большое огорчение — он совершенно не помнил их, и нимало не повлияло на его сыновнее отношение к Горобовым, к Егору Филипповичу, к Катерине. «Я сирота», — сказал себе Саша и подивился, как бы не понимая, что это такое — сирота; себя он, во всяком случае, сиротой не чувствовал.

Еще позднее, когда он кончал восьмилетку — кончал хорошо, не первым, но в первой десятке, у него возник все же интерес к двум людям, которым был обязан появлением на свет. И Егор Филиппович воодушевленно, с чувством облегчения, рассказал о них. Саша был вправе гордиться отцом, славившимся на весь район механиком и храбрым солдатом; матерью — труженицей и преданной женой, она так любила своего искалеченного на войне мужа, что после того, как годами ухаживала за ним, ненадолго его пережила. «На наших глазах иссохла», — сказал Егор Филиппович. Оба умерли еще не старыми, и Саша помрачнел, исполнившись жалостью к ним, не к себе. К нему-то судьба отнеслась милостиво — у него самого есть большая семья, пусть не кровная, но какое, собственно, это имело значение — и его старшие братья и сестры, пусть не кровные, разбросаны по всей стране. Можно считать, что куда, в какую бы сторону он ни поехал, везде сыщется родной ему человек. И это ощущение своей большой семьи — именно ощущение, а не умозаключение, сделалось естественным для Саши Хлебникова… Может быть, поэтому он впоследствии и держался повсюду с той уверенностью, какая бывает в родном доме, среди близких…

Некоторое время он, вняв Егору Филипповичу, называл Катерину мамкой, называл весело, как бы играя с ней в занятную игру. Катерина тоже отнеслась к этому не вполне серьезно, посмеивалась даже, но потом сказала, что лучше называть ее теткой. Называл он одно время и теткой эту вторую мамку, встававшую ночью к его постели, когда он болел, помогавшую ему в первых классах решать нехитрые задачки, латавшую его штаны. Подросший Саша стал называть ее просто Катей. Это оказалось более подходящим и в сложившейся к тому времени ситуации — Катерина сделалась невестой.

Село их не только отстроилось, но и разрослось, тут возник животноводческий совхоз, появились новые постройки и понаехали новые люди. Важным событием было открытие клуба со сценой, со зрительным залом, в котором, правда, чаще всего устраивались танцы. Но вот в село на трех машинах приехал областной передвижной театр, с настоящими актерами, с декорациями. Администратора театра поселили по соседству с Горобовыми, и этот городской человек «закадрил», как выражались в его компании, свою соседку. Катерина не слыла красавицей, но, как говорили, «взошла в свою пору» — вступила в возраст, когда едва ли не каждая девушка хорошеет от нерастраченной готовности к любви и еще не обманувшихся надежд. Она нравилась и сверстникам, и старикам своей статью — крепким, в отца, сильным телом, белокожим лицом, полной, как у кормящей матери, грудью, а к тому же еще была безунывна и улыбчива… Ближе к осени, когда, бригада драматического театра, показав «Женитьбу Белугина», инсценировку «Казаков» и концертную программу, отбыла в город со своим администратором, подалась следом за ним недельки через две и Катерина — выяснилось, что у нее с городским женихом все было обговорено. Шофер попутной совхозной пятитонки забросил в кузов чемодан, купленный по такому случаю, с не слишком богатым ее приданым, а Егор Филиппович поставил обшитую сверху холстиной корзинку с курятиной, с горшочком меда, и вторую — с яблоками из своего старенького, посаженного отцом сада. Он был заметно неспокоен: дочь уезжала как в незнакомую страну, в неизвестность. Высунувшись из опущенного окошка кабины, она растерянно улыбалась — тоже, должно быть, в последнюю минуту ослабела ее решимость; ее пунцовые щеки, лоснились от слез. И Егору Филипповичу очень хотелось сказать: «А может, передумаешь, может, останешься?»